Мама

А смотреть на нее отсюда удобнее даже. И смотреть не прямо, а на ее отражение в окне. Старинная, детская, еще школьная уловка. Когда ездили зимой или осенними вечерами и вот так же сгущались сумерки, за окном — рядом с настоящим вагоном, в котором шумели, пели и разговаривали, — возникал молчаливый вагон-призрак. В нем было все такое же, как в настоящем вагоне, только наоборот, как в зеркале. В вагоне-призраке Надя перелистывала страницы учебника левой рукой и левой рукой протягивала сезонный билет контролеру.

Вагон-призрак летел, освещенный, мимо сумрачных вечерних полей и лесов, пронзая собой платформы, у которых не останавливался поезд, и пронзаемый ими.

И можно было делать вид, что просто в рассеянности смотришь в окно. И можно было любоваться досыта милым Надиным лицом, отраженным в окне. И казалось, когда сидел напротив, что Надя летит, все время летит навстречу, только вот не долетала никогда.

И никогда-то не замечала она маленькой хитрости, тайного разглядывания, страданий и радости своего спутника.

Вагон-призрак для нее не существовал, Надя ездила в обыкновенных вагонах из металла и дерева.

А там, за окном, все-все можно видеть, каждое ее движение. Поправила тяжелую косу… Ей всегда, с тех пор как стала делать прическу, особенные шпильки приходилось покупать, самые длинные.

А ведь она не читает журнал. Повернула голову… Константин щекой, виском, всей правой половиной лица почувствовал на себе ее взгляд, пристальный, изучающий… Сидеть неподвижно под этим взглядом стало наконец нестерпимо. Он был готов обернуться. А Надя опять переменила позу… и они встретились глазами по ту сторону стекла, за окном.

Надя опять чуть улыбнулась, будто сделала открытие для себя, и даже приятное открытке.

Ее лицо было задумчивым и грустным, немного насмешливым и нежным. Никогда прежде не бывала она такой.

Очень много можно сказать друг другу без слов, только взглядом, и даже не взглядом — отражением взгляда.

«Надя, слушай! Сколько лет прошло с тех пор, как мы ехали с тобой в поезде в последний раз? Я могу сказать тебе точно и год, и день, и час — и все-таки это будет неверно! Потому что мы ехали не много лет тому назад, а ехали вчера и вот — едем сегодня, не было долгих лет, ничего не было, я такой же, как вчера, такой же влюбленный школьник!»

Надя отвечала за окном в молчаливом вагоне-призраке:

«Не думай, что ты не изменился и что не изменилась я. Ты был мальчиком — стал мужчиной. Можно ошибиться в двадцать и в двадцать пят лет, но, когда приближаешься к тридцати, нужно уметь понимать свои чувства, и я поняла».

Кто-то вдруг сказал:

— Ну и дождь! А я зонтик забыла!

Какое это имеет значение — идет дождь или нет? Ветер дует с той стороны. Наше окно — сухое и чистое, можно опять разговаривать за окном. Поезд замедляет ход — здесь не будет остановки. Отражение вагона пронизало людей, стоящих на платформе, вдруг стала видна большая клумба у станции под фонарем. Нежные розовые цветы — флоксы, — растрепанные ветром, блестящие от дождя, что-то мимолетно напомнили — некогда вспоминать!

Надя вдруг сказала — странно прозвучал ее голос:

— Говорят, хорошо уезжать, когда дождь: примета счастливая. Вообще, начинать что-нибудь хорошо. Костя, ты веришь приметам?

— Верю… То есть нет, конечно! А ты?

— Я верю иногда.

— Ну, тогда и я тоже — за компанию.

Ее губы опять раздвинулись в полуулыбке.

Но невозможно было вот так, при всех, смотреть друг другу прямо в глаза и говорить какие-то незначительные слова. Уж лучше вернуться к молчаливому разговору за окном.

Но разве слова были незначительные?..

«Надя, почему ты сказала: хорошо уезжать? Ведь мы же не уезжаем?»

«А разве нет? — ответили Надины глаза. — И разве не начинается новое?»

Он послушно согласился:

«Да, уезжаем. Да, сегодняшний вечер — начало новой жизни».

Негромкий гудок — на этой станции останавливаются все поезда. Опять люди на платформе как бы вдвигаются в отражение вагона за окном. И кажутся тоже призрачными, нереальными.

Поезд движется все медленнее и медленнее. Худой, высокий старик с черным зонтом медленно проплыл насквозь через все скамейки, через Надино отражение. Губы его странно шевелятся, будто он разговаривает сам с собой. Небольшая фигурка в розовом плаще с острым капюшоном сказочного гнома тоже проплыла, останавливаясь, вместе с перилами платформы. Ветер треплет мокрый блестящий плащ… Что-то странно похожее было совсем недавно. Мокрые лепестки цветов?.. Нет, не то! Розовый плащ?..

Розовый капюшон вдруг откидывается наполовину, ветер треплет черные завитки волос, черные печальные глаза смотрят в окна поезда.

Светлана? Или почудилось? Что она может делать здесь? Почему очутилась на этой станции? Неужели увидела в окне и узнала?.. Да нет же, нет, не может быть, это не она! Не успел вглядеться: маленькая рука натянула капюшон, розовый плащ отодвинулся, не видно его.

На что-то очень похоже это было… Может быть, из книги?..

Да! Бывают книги, образы которых живее живых людей.