Мама

Бригадир, который никак не мог отодрать её рук от мяса, прикрывал своё смущение гневом. Он злобно пнул маму ногой, и она упала на землю. Мясо шлёпнулось в пыль, как кусок кирпича.

Все снова насмешливо заржали.

Сестрёнка плача и крича выбежала из толпы и помогла маме встать. Она вопила:

– Мам, да нам не надо, нам с братом ничего чужого не нужно, а мясо мы вообще не едим.

Мама обняла её и разрыдалась.

Она выла, что она ни на что не годная, плохая мать, которая даже не может получить своего куска мяса, что детей её обижают почём зря и что бригадир, гадина, добром не кончит.

Мне тогда уже было одиннадцать лет. Почти что маленький мужчина. Когда я увидел, как маму с сестрой обижают, я просто рассвирепел. Поднял с земли камень и запустил прямо в бригадира. Камень метко ударил его в поясницу. От внезапной молнии не успеешь закрыть уши. Бригадир охнул и присел на карачки. Я помню, что это был первый раз, когда я смело выступил вперёд, чтоб защитить маму и сестрёнку.

Но вышло только хуже. Родственники бригадира накинулись на меня все сразу: они били и пинали безо всякой жалости. Вдруг бойко охаживавшие меня услышали пронзительный вопль:

– Кто ещё хоть раз ударит, тот поглядит, как я прирежу бригадира!

Я обернулся и увидел, что мама приставила нож к горлу бригадира. Тот самый, каким только что разделывали кабанью тушу. Ослепительно блестящий, невероятно острый!

Мама орала как сумасшедшая:

– Кто тут такой смелый, об ребёнка кулаки чешет, давайте, изрубите меня в куски, всем мяса хватит. А если кишка тонка, так я прирежу к чертям вашего бригадира! Выбирайте!

Все смотрели друг на друга.

Бригадир был страшно напуган и молил о пощаде. Он кричал:

– Сестра, ладно тебе, не принимай всерьёз, поделимся с тобой! Сколько хочешь, столько бери! И мою долю забирай!

Мама заскрежетала зубами:

– Опоздал, брат, мне уже не нужно! Теперь ты мне сам нужен! Все родные бригадира встали на колени. Сказали, что отказываются от своей доли в нашу пользу.

На шум прибежала Шан Ханьин.

Мама обрадовалась ей, как спасителю. Она отшвырнула нож и, рыдая, упала ей в объятья, умоляя, чтобы она нас защитила.

Когда тётушка Шан узнала, что произошло, она сказала бригадиру:

– Что ты за бригадир? Гнать тебя поганой метлой! Ты разве обычаев не знаешь? С какого перепугу наши древние устои вдруг надо похерить? Ты что, бог или император?

Бригадир сказал:

– Я виноват.

Шан ответила:

– Если так, подними мясо, отдай его ей!

Он быстро подобрал упавший кусок и отдал маме. Мама отёрла слёзы, взяла мясо и гневно швырнула его прямо в бригадира: «Погань!» Потом она взяла меня и сестру за руки и пошла прочь.

Мама шла гордо вскинув голову, как ни в чём не бывало, но я чувствовал себя разочарованным. Это унылое чувство было как собачка, которая отбегает назад, робко поджав хвостик.

С тех пор я больше никогда не ходил смотреть на охоту и тем более – на делёж мяса.

Охота превратилась в вечную рану на моём сердце. Она болела.

В тот день сражённым пулей пал не кабан, а моё достоинство. С ним пало на землю всё самое уродливое, что бывает в человеческой природе и делах этого мира.

Глава 10

«Голод» был другим именем шестидесятых.

Недавно созданная Китайская Народная Республика была как совершенно новый чистый лист бумаги. На нём можно было нарисовать самые свежие и прекрасные картины. Но вместе с тем она была похожа на изодранный, трещавший по швам клочок мятого картона. Всё нужно было начинать заново. Китай колыхался от штормов бесконечной войны, повсюду были болезнь и нищета. Хотя народ увяз в энтузиазме строительства нового Китая, все, казалось, двигались не в том направлении. Революционный запал устремился в какое-то неправильное место. В пылу революционных чувств весь Китай немного потерял голову. Особенно после того, как в апреле 1970 года в небо поднялся первый запущенный китайцами спутник, тогда всколыхнулась настоящая волна народной страсти. Самой сильной, самой прекрасной общей мечтой всех китайцев стало «трудиться с полной отдачей». Но в то же время всем по-прежнему приходилось затягивать потуже пояса.

В затесавшейся между гор Шанбучи было немало добрых полей. Почва была тучной и не слишком влажной, но из года в год случались засуха, неурожай, после сбора зерна на хлебозаготовки, считай, ничего не оставалось, и народ часто голодал. Весной приходил первый весенний голод. Летом – летний. Почти в каждом хозяйстве собирали дикие травы и варили вместе с гаоляном жидкую кашу. Чтобы хоть как-то справиться с недородом, бригадир отправлял мужчин в горы охотиться, а женщин – собирать гэ[8].