Мама и детский сад

Во многом это зависит, по-моему, от разного ожидания любви, как бы предтечи, определяющей не только продолжительность и глубину чувств, но и сам выбор любимого или любимой. Буквально что ждешь, то и получишь – только не ошибись! Диапазон этих ожиданий огромен. У меня своя шкала оценки. На низших ее ступенях стоит примитивная тяга к запретному плоду, возбуждаемая ранней половой и поздней социальной зрелостью. Она часто заводит в тупик бездуховности и отрезает пути к высшим пластам человеческой любви, застревая на уровне так называемой «сексуальной озабоченности. Чтобы ее снять, достаточно партнера, тем же «озабоченного». Дети в эту «любовь» не вписываются никак. Тут они только помеха.

Где-то ближе к середине моей воображаемой шкалы стоит ожидание «Законного» семейного счастья: с шумной свадьбой, уютной квартирой, материальной обеспеченностью, по возможности терпимыми отношениями и — что поделаешь? — с детьми!.. Нет, лучше с одним ребенком. В этом варианте возможна женитьба сразу с перспективой на развод («Поживем — увидим»), который сейчас все чаще обходится без трагедий и даже без слез. Ребенок? А что ребенок, при чем здесь ребенок? А если разлюбил (а)? И вообще: «Любовь свободна! Век кочуя, законов всех она сильней». Кочуя — понятно? Кармен можно, а мне нельзя? Отчего же — можно. Только вот дети… Ну, мы их в «теплые ладони страны» — выживут, не пропадут. А папы и мамы получают свои любовь, как и заслужили, мелкой разменной монетой и всю жизнь пребываю в уверенности, что любовь бывает только «в книгах» и «в кино».

Ну а что на вершине? Любовь Ромео и Джульетты? Божественное соединение двух жизней в одну судьбу и немыслимость существования одной без другой? Наверно, да. Ожидание такой любви прекрасно — недаром человечество благодарно хранит память о ней и создает о ней легенды. И все же, все же… не боги мы, а люди. Что богу даром дается, человеку трудом достается. Тем-то они прекраснее всех богов и божьих избранников. Стою на том, что самая великая любовь — та, что создана, выстрадана, выпестована, пронесена и сохранена не запятнанной через все испытания жизни, та, что прошла по всем трудным дорогам рядом с тобой: и целовала морщины на твоем лице, и ласкала мозоли не твоих руках, и лечила раны твои, и воевала с тобой и с собой ради тебя, и прощала и защищала тебя, и даже без тебя продолжала дело твое, чтобы остался ты жить в памяти людей.

Есть в русском языке удивительное слово — целомудрие. Под этим словом понимают буквально девственность, непорочность, невинность. Иногда его считают почти синонимом неведению, неопытности, наивности. Однако словарь В. Даля дает определение, поразившее меня неожиданным глубоким смыслом: целомудрие есть здравомыслие, т. е. здоровый, не испорченный разными изъянами душевный настрой, разум, не умеющий изворачиваться, ловчить, интриговать, поступать против чести и совести. Это неподкупность и непродажность. Целомудрие в любви имеет, по-моему, тот же великий нравственный смысл. Помните пушкинскую Татьяну? «Судьбу мою отныне я тебе вручаю…» Значит, доверяю тебе всю свою жизнь, и даже ее продолжение — в детях. Надеяться на такую любовь, искать ее, готовить себя к ней, не обмануться и не обмануть — вот в чем, по-моему, суть человеческого — целомудренного — ожидания любви.

В такой любви как без детей? И как без нее детям? Но это понимаешь позже, гораздо позже. А в начале, когда ее только ждешь…

Да что общие рассуждения. Коли уж начала, продолжу рассказ о себе.

Итак, я тоже ждала большой любви. Но вот дети… Как-то не вписывались они в мои представления о будущей жизни. Запомнились мне лишь два эпизода, связанные с этой неинтересной для меня темой.

В восьмом классе (мне — шестнадцать) мы одолеваем «Путешествие из Петербурга в Москву». Глава «Едрово» вызывает у меня недоумение: почему это Радищев так восторгается Анютой? Подумаешь — о ребенке она мечтает, геройство какое! И зачем было целую главу в такой книге ей посвящать? Тридцать лет спустя, когда мне пришлось перечитать полузабытые удивительные эти страницы, я восхитилась не только большой человечностью и добротой их автора, но и глубоким проникновением в суть социальных процессов, только зарождающихся на его глазах, но грозящих в будущем большими утратами для человечества. Но ведь это тридцать лет спустя! А тогда… Да что тогда, даже в институте в этом отношении я так и «не проснулась». Студенческая жизнь захватила меня. Была в ней и дружба, и молодая романтическая любовь, а у друзей — и веселые свадьбы вскладчину, и… дети. Помню, меня ошеломило: «Как, у Розы ребенок?» — но больше ни любопытства, ни радости от этой новости. Скорее удивление: и охота ей? Суета эта с пеленками, кормлениями… Жизнь идет мимо, столько интересного в ней: научные кружки, самодеятельность, стенгазеты, первые «пробы пера» — все это, разумеется, я суетой не считала…