Мама, я люблю тебя

Когда она ушла, я вытащила из бюро несколько листов бумаги со знаком отеля и начала писать письмо отцу, но пишу я медленно, а сказать мне хотелось в письме так много, что я не смогла написать ничего — только «Дорогой папа, я люблю тебя» — и на этом остановилась.

Я подошла к телефону и взяла трубку, но, пожалуй, не знала даже, что я собираюсь сделать. Пожалуй, на самом деле мне хотелось поговорить со своим отцом, но я знала, что этого мне делать нельзя, и когда телефонистка ответила, мне вспомнился только номер Глэдис Дюбарри, и его я сказала телефонистке.

Сразу после одного гудка трубку подняли — так бывает, когда звонка ждут. Мама Девочка тоже иногда так делает, но большей частью она не берет трубку сразу.

— Глэдис?

— Я. Это ты, Лягушонок?

— Да.

— Ужасно рада твоему звонку, потому что мне нужно поговорить с твоей матерью.

Я не знала, что на это ответить, и сказала:

— Ей пришлось пойти на минутку в одно место тут недалеко по коридору. Она только что получила твое письмо.

— Недалеко по коридору? Но разве в вашем номере нет ванной?

Она становилась похожей на себя, и от этого я себя почувствовала намного лучше.

— Конечно есть, — ответила я. — Она пошла к мисс Крэншоу.

— К кому?

— К Кэйт Крэншоу, величайшей в мире актрисе-педагогу. Она знает все про театр и про что хочешь. Я люблю ее.

— Ты всех любишь.

— А вот и нет — немногих. Нравятся мне многие. А остальных я не знаю.

— А ненавидишь ты кого?

— Никого.

— А я всех ненавижу, — сказала Глэдис.

— Неправда.

— Всех, кроме тебя, Лягушонок. А больше всего я ненавижу себя.

— Неправда.

— Нет, правда.

— Почему?

— Ненавижу — и все. И пожалуй, всегда ненавидела. Мне от себя тошно, и я не знаю, что мне делать.

— Выпей кока-колы.

— Только что пила. Не помогло.

— Тогда сходи в церковь.

— В понедельник? Я и в воскресенье не была.

— А разве нельзя пойти в понедельник?

— Зачем? Ведь там сейчас никого нет.

— Зато есть церковь.

— Ну и что?

— А то, что, если ты пойдешь, ты сможешь помолиться и перестань всех ненавидеть.

— А я не хочу переставать. Мне нравится всех ненавидеть, мне не нравится только, что я ненавижу себя. А потом, в церкви меня всегда разбирает смех.

— Почему? Мне там бывало смешно, только когда я была совсем маленькая. Что с тобой такое, Глэдис?

— Это все Хо виноват — как мы с ним поссорились, так он с тех пор со мной и не разговаривает.

— А ты хочешь, чтобы он с тобой разговаривал?

— Конечно хочу. Ведь мы женаты.

— Так почему ты сама не заговоришь с ним?

— Не могу, слишком будет унизительно.

— А еще что с тобой?

— А разве этого не достаточно? Я всех ненавижу, а Хо со мной не разговаривает.

— У вас еще нет сына?

— Еще нет месяца, как я вышла замуж.

— Ну, тогда дочери.

— Нельзя заиметь сына или дочь за один месяц.

— Можно, если захочешь. Ты просто не хочешь, вот и все.

— Даже если очень хочешь, за месяц — никак нельзя.

— А ты сделай ему сюрприз, он будет страшно рад.

— Вот уж это точно.

— Просто приведи к нему сына за руку, и все будет хорошо.

— Хорошо? За руку? По-моему, Лягушонок, ты не понимаешь в этом ничего.

— Нет, понимаю. Я видела, как это делают: берут за руку маленького мальчика или девочку, которые едва начинают ходить, и подводят к отцу, и тот становится довольный-предовольный и берет ребенка на руки, и они целуются и обнимаются.

— Кто целуется и обнимается?!

— Отец и сын, а потом и мать.

— Где ты это видела? В кино?

— Нет, в собственном доме. Я сама была этим ребенком. Ты тоже так сделай, и Хо станет обнимать и целовать ребенка, а потом и тебя.

— Лягушонок, дай мне теперь, пожалуйста, поговорить с твоей матерью.

— Ее нет.

— Тогда скажи ей, когда она вернется, чтобы она обязательно позвонила мне, хорошо?

— Хорошо. До свидания, Глэдис.

— До свидания, Лягушонок.

Я снова села за письмо к отцу и написала: «Я по тебе скучаю. Я хочу в Париж». Но я знала, что так писать не надо, и все зачеркнула. Теперь письмо было грязное, и я скомкала его и швырнула в корзину для бумаг. Потом я начала писать письмо Маме Девочке — ее ведь тоже не было дома. Я написала: «Позвони Глэдис. С любовью, Лягушонок».

Я положила письмо ей на подушку — она любит находить там свою почту, — огляделась вокруг, поглядела в окно, потом увидала свое письмо на подушке и прочитала его. Оно было короткое, я прочитала его снова, а потом тоже бросила в корзину.

Теперь я написала новое письмо: «Ушла», положила его на подушку и приготовилась спрятаться, как только услышу ключ в двери. Я ждала долго-долго, но ничего не услышала, и когда Мама Девочка вернулась, я и забыла уже, что хотела спрятаться.

Первым делом она взяла с подушки письмо и прочитала его.

— «Ушла»? Как это понимать?

— Это просто такое письмо.

Мама Девочка бросила его в корзину, а потом заметила в ней остальные письма. Она вытащила их и стала читать про себя, а потом прочитала одно из них вслух.

— «Дорогой папа. Я люблю тебя. Я по тебе скучаю. Я хочу в Париж».

И, не глядя на меня, спросила:

— Ты действительно хочешь в Париж?

— Что ты, Мама Девочка, — сказала я, потому что мне не хотелось, чтобы она расстраивалась, но, конечно, мне всегда хотелось в Париж — не просто в Париж, а увидеть отца и брата.