Мама мыла раму

У Женьки собаку украли. Ужас, конечно. Теперь Батырева на улицу совсем не выходит: читает и плачет все время. Сказала, что дали объявление о пропаже, но никто не звонит. Один раз только – но там болонка. Ну не идиоты? Болонку от эрдельтерьера отличить не могут!

Тетя Шура радуется. Говорит, эта овца все подъезды обгадила. Слава богу, что пропала.

– Не пропала, а украли, – поправляла Главную Соседку Катька.

– Какая разница: мир не без добрых людей. А то ведь ужас! Все стены в подъездах расписаны, вонь страшная, дерьмо по углам.

– Это не Рена! – защищала девочка чепрачную овцу.

– Много ты знаешь! – вмешивалась Антонина.

– Я знаю, – отстаивала собачью честь Катька. – Это же не кошка, по подвалам бегать.

– Поговори еще! – грозила пальцем мать и уводила соседку на кухню, тщательно закрывая за собой дверь.

Говорить было не о чем: Катя жалела Женьку, наотрез отказавшуюся гулять по маршруту боевой славы: стадион – косогор – изрытое рытвинами поле. Теперь изредка бродили вокруг Катькиной школы: читали надписи на ее стенах и поражались тому, что жизнь проходит мимо. Один раз с ними гуляла Пашкова, добровольно взявшая на себя обязанности дешифровщика.

– Ворот – это Воротников, – небрежно произносила она фамилию, которая ни о чем не говорила ни Батыревой, ни Самохваловой. Не вызвав ожидаемой реакции, Пашкова поясняла: – Весь дискач на нем.

Катька по-бараньему смотрела на одноклассницу и глупо переспрашивала:

– Что-о-о-о?

– Господи, Самохвалова! – закатывала глаза Пашкова. – Какой ты ребенок. Он в школе дискотеку ведет: у него все записи достать можно. Не бесплатно, конечно, – добавила она со знанием дела.

– Продает, что ли? – поинтересовалась пришлая Батырева.

– Ну… – протянула Пашкова. – Пацаны покупают… А девки (от этого слова Женьку передернуло) это… сама понимаешь…

– Что? – заинтересовалась Батырева.

– Ниче… – скривилась Пашкова и покрутила пальцем у виска.

Шли дальше: на когда-то белых силикатных кирпичах на уровне человеческого роста не было живого места – все было испещрено магическими формулами гормональных химических соединений (+, =, «любовь»), именами любимых, возлюбленных и чьих-то врагов, лозунгами типа: «Офицерье – сила, сараи – чмо», «Скоро лето», «Сонькина – давалка», «Горлач – жирная свинья» и т. д.

Большой процент надписей был адресован учителям школы – их читать было неинтересно, и так все ясно. Иногда навстречу прогуливающимся попадались компании старшеклассников, и тогда Пашкова смачно сплевывала сквозь зубы и выпускала какое-нибудь ругательство. В чем в чем, а в этом Катькина одноклассница разбиралась гораздо лучше, чем в нормах русского литературного языка.

– Приду-у-у-рки, – называла она отличников и с презрением смотрела на Самохвалову.

Катька краснела и брала Батыреву под руку, не решаясь оборвать пламенные речи одноклассницы.

– Я домой! – объявляла Женька, противясь неприятному соседству. – Уроки.

– У Женечки уроки! – саркастически восклицала Пашкова и подхватывала под локоток идиотку Самохвалову.

– У меня тоже, – признавалась та и перебегала на Женькину сторону.

– Ну-ну, соски, – объявляла свой приговор Пашкова и разрешала девочкам удалиться.

Батырева не выдерживала и надменно спрашивала Катькину одноклассницу:

– Слышь, Пашкова, опять на ночь «Три поросенка» будешь читать?

Самохвалова робко хихикала, наблюдая за схваткой титанов, дальновидно пытаясь сохранять нейтралитет.

– Поговори еще! – грозно парировала Пашкова, не зная, что противопоставить ехидной Женьке.

– Напугала! – не по-доброму улыбалась Батырева и прокладывала курс к дому.

– Попей молочка на ночь, дочка! – орала рассвирепевшая Пашкова, а Катька сокрушалась, что нет собаки, которая бы сейчас взяла и загрызла эту дуру.

Отдав должное тайным чаяниям, Самохвалова дергала одноклассницу за рукав и дипломатично прощалась:

– Ладно, Лен, пока.

Пашкова, сменив гнев на милость, хлопала Катьку по плечу и высокомерно благословляла:

– Иди уже, детка.

И Самохвалова неслась к дому с мечтой об одиночестве.

Не тут-то было! На смену Главной Соседке являлась Вновь Главная Подруга с юбилейным рублем в кармане. Вообще-то Катька порадовалась воскрешению тети Евы в опустевшем пантеоне богов семьи Самохваловых. Жизнь приобрела прежний темп и порядок: полуторачасовые телефонные разговоры каждый день, воскресные обеды и хорошее ровное настроение матери. Самое главное, кроме Евы, никто больше не появился. Будем надеяться, и не появится, будь он трижды генерал-майор или профессор.

– Давай не позволим разбить нашу дружбу посторонним людям, – предложила Ева Соломоновна Шенкель главной гостье на своем юбилее.

Праздник, конечно, вышел еще тот. Кому рассказать – со смеху умрешь. За столом – компания Льюиса Кэрролла: мышь Соня, Сумасшедший Шляпник, Мартовский Заяц и Алиса. Алиса – это, конечно, Катька, обряженная матерью в честь Евиного юбилея в идиотское платье с рюшками. На голову – бант. Пришлось терпеть, потому что «значительный момент». Из-за этого дурацкого капронового банта ни одна шапка на голову не лезла – в подъезде прикрепляли.