Мама мыла раму

– Спи давай, – разрешила мать и загремела утюгом о подставку на гладильной доске.

Рассвет Антонина Ивановна встретила на балконе, напугав своим появлением уставшую от ночного бдения Санечку.

– Ты-то чего не спишь? – зашипела тетя Шура снизу.

– Не спится, – объяснила Самохвалова и удалилась в комнату.

– Ненормальная, – пришла к выводу Санечка и поежилась. Время, отпущенное Ириске на прощание со школой, истекло. «Честь пора знать», – подумала про себя тетя Шура и отправилась через школьный сад в сторону косогора в поисках дочери.

День Самохваловы встретили в удивительном согласии: на стуле висела отглаженная юбка, с пианино сквозь очки смотрел лысый Сеня, рядом морщился от крымского солнца маленький Солодовников. В доме царили мир и благодать.

Завтракали поздно: лениво и обстоятельно. Периодически Антонина подходила к телефону и рассказывала о своих планах на жизнь сначала Еве, потом Адровой, потом еще кому-нибудь из числа сочувствующих и любопытствующих.

От каждого звонка Катька вздрагивала, ожидая услышать самый желанный – из Москвы. Москва молчала. Молчала день. Молчала два. На третий девочка не выдержала и полюбопытствовала:

– Когда приедут?

– Скоро, – пообещала Антонина и выпроводила дочь в магазин.

Вместо магазина Катька отправилась в парикмахерскую, где в восторге застыла перед огромными глянцевыми фотографиями на стенах. Под каждым фотопортретом красовалась надпись: «Аврора», «Каскад», «Каре». Девочка изучала надменные лица моделей и проникалась к ним искренним уважением: умеют же выглядеть!

В парикмахерской было пусто: с окончанием выпускных клиентура изрядно поредела. Катька стояла одна под перекрестным огнем профессиональных взглядов трех мастеров.

– Ну-у-у… – грозно протянула одна и подбоченилась. – Глядеть будем или в кресло сядем?

Девочка робко вошла в святилище – лабораторию женской красоты – и прошла к креслу, стоящему у окна. Парикмахерша надменно посмотрела на коллег и достала из огромного кармана на фартуке металлическую расческу.

– Тебя как, девочка? Концы подровнять?

– Каре, – пискнула Катька и с надеждой посмотрела на фею в грязном халате.

– А мама разрешила? – строго уточнила мастер.

Девочка сглотнула комок и кивнула головой. Начало было положено. Процесс начался.

Как оказалось, волшебное каре сооружалось на голове всего десятью движениями ножниц. Катька округлившимися глазами смотрела на себя в зеркало и не находила никакого соответствия между фотопортретом и собственным отражением.

В завершение парикмахерша поинтересовалась:

– Укладку будем делать?

Катька с готовностью кивнула и закрыла глаза от надвигавшегося на нее ужаса.

– Все! – объявила фея и вытерла расческу о фартук.

– Все, – открыв глаза, огорчилась девочка и, не веря своим глазам, медленно слезла с кресла.

– Нравится? – поинтересовалась парикмахерша и, не дождавшись ответа, зевнула.

– Спасибо, – выдавила из себя Катька и вышла на улицу.

Это был позор. И этот позор бросался в глаза каждому жителю района, начиная от бродячей собаки и заканчивая дворником. Разочарованная Катерина кляла себя на чем свет стоит и лилипутским шагом двигалась к дому. Так осужденный на казнь медленно идет к эшафоту. «Хоть бы никого не встретить! Хоть бы никого не встретить!» – молилась про себя девочка и аккуратно поправляла висевшие вдоль лица неровные пряди. Не тут-то было: навстречу Катьке строем двигались соседи. И девочке казалось, что делали они это с одной-единственной целью – ткнуть пальцем и посмеяться над возникшим на ее голове недоразумением.

Но соседи не замечали случившегося и, ответив на приветствие, проходили мимо и даже не оборачивались. И только тетя Шура, крепко державшая за руку свою уставшую от надзора дочь, остановилась около Катьки на секунду, смерила ее взглядом и ехидно спросила:

– Это чего это у тебя на голове?

– Каре, – объяснила девочка, съежившись под критическим Ирискиным взглядом.

– А мама знает? – продолжила свой допрос Главная Соседка семьи Самохваловых.

– Сейчас узнает, – призналась Катерина и продолжила тернистый путь навстречу прокуратору в атласном халате, а может, и до сих пор в ночной сорочке.

Антонина Ивановна, открыв дверь, ахнула и не удержалась, чтобы не спросить:

– Это кто ж тебя так? Пашкова, что ли?

– Нет, – помотала головой Катька.

– Женька? – искала виновников Самохвалова.

Девочка снова отрицательно покачала головой.

– Сама? – использовала последний шанс Антонина в надежде хотя бы кого-нибудь призвать к ответу.

– Парикмахерская, – честно сообщила Катерина.

– Парикма-а-ахерская? – не поверила Самохвалова и задохнулась от возмущения. – Стой, где стоишь! Пойдем сейчас в твою парикмахерскую! – бушевала женщина. – Я им покажу, как детей портить! Мастера-а-а-а! Урода сделали! Был ребенок – стал урод. Чего встала как вкопанная. Выходи давай!

– Я не пойду, – отказалась Катька и попыталась обогнуть мать.

– Я тебе дам «не пойду»! Пойдешь как миленькая. А не пойдешь – силой поволоку. Мало без разрешения, так еще и изуродовали. Ты вообще себя видела, на кого ты похожа?

Девочка кивнула головой и снова повторила попытку.