Мама, папа, я и Перестройка

Собственно, квартира деда с бабки не так уж и изменится за следующие тридцать с чем-то лет. Когда три недели назад, в прошлой жизни, я был тут последний раз, то видел ту же стенку, те же кресла и диван, то же трюмо, тот же кухонный гарнитур… Правда, обои ещё не так выцвели, и неровность в коридоре ещё не была завешена предвыборным плакатом из нулевых. Ретрофутуристические часы из 60-х, венчающие стенку из ГДР, ещё выполняли своё назначение — ходили, а не просто оставались, потому что жалко выбросить. Ковёр в спальне был новым, и даже тот факт, что висит он на стене, почти не портил его. Кровать пружинила. С кресел не свисали куски обивки. Безделушки в серванте сами по себе не изменились ничуть, но то ли из-за того, что не были покрыты пылью, как в будущем, то ли из-за детского мозга в моей крошечной головёнке выглядели не как давно знакомый мне пластмассовый мусор, а как красивые и интересные вещи. Пузырьки с советским лаком для ногтей возле трюмо смотрелись так, словно ещё не засохли; словно ими правда можно было что-то красить, а не только использовать в играх в качестве пассажиров моих машинок. Словом, вся квартира была та же, но другая. В ней чувствовался не дух безнадёжной старости и запустения, заставлявший меня взрослого сводить визиты к деду к минимуму, а созданный ещё не растерявшим энергии опытом бабушкинский уют. Уж не знаю, было ли дело в объективных фактах или в моём восприятии… Может, просто день сегодня выдался солнечный. Может, мне из-за размеров моего нового тела эта квартира казалась просторнее, а потому и роскошнее. А может, дело было в запахе блинов, которые я потребовал тотчас же, как бабушка спросила, что приготовить…

Со сметаной и сгущёнкой уже были перебои, но варенья в бабушкином «хрущёвском холодильнике» ещё оставалось хоть отбавляй, а один из неочевидных плюсов моего нового возраста состоял в том, что можно было есть что угодно, не боясь потом не влезть в очередные штаны. В общем, к двум часам, когда из телевизора заиграла знакомая музыка Поля Мориа, открылись кованые ворота, заплясали аисты, промчались антилопы, затем обезьяны принялись летать между лианами, словно птицы, а потом ещё только начинавший стареть Николай Дроздов заговорил про лежбища сивучей на Курилах, я ел блины со сливовым вареньем и был счастлив.

После еды бабушка повела меня гулять. Сначала в свой двор. Там я чуть-чуть покачался на скрипучих качелях, а потом решил было залезть в маленький домик на площадке — оказалось, что нельзя. Бабушка почему-то запретила мне забираться в это самое привлекательное для игр место на всей площадке — так же как это было с воспитательницей и аналогичным домиком в детском саду. После этого в домик не захотелось, естественно, ещё больше. Однако спрашивать, почему туда нельзя, я не стал, подозревая, что за этим может крыться какой-то секрет эпохи, незнание которого разоблачит меня как чужеродную душу внутри дошколёнка. В общем, я сказал, что этот двор неинтересный, и мы с бабушкой пошли по направлению к другому, где имелись не скрипучие качели.

По дороге мы зашли на рынок, где с недавних пор осуществляли индивидуальную трудовую деятельность соседские бабушки. Одна продавала маленькие алоэ и фикусы в майонезных баночках; вторая — самовязаные носки и пинетки; третья — собрание сочинений Аркадия Первенцева. Возле четвёртой торговки мы остановились. Это была бабушкина подруга. Она продавала пойманную мужем рыбу, а также полученные по талонам её непьющей и некурящей семьёй водку и сигареты. Старушки разговорились. Пока они обсуждали катастрофический дефицит белых ниток, а также рациональность продажи водки за рубли по сравнению с возможностью использовать её как валюту, я скучал и таращился по сторонам. В итоге мой взгляд зацепился за книжки, выложенные на прилавок соседней женщиной. Назывались они «Источник вечного наслаждения», «Бхагават-гита как она есть» и «Кришна — верховная личность бога». На обложках был синий индийский мужик. Я задумался о том, что, если в самой читающей стране мира такое кто и купит, то исключительно от дефицита нормальной литературы. Однако продавщица опиума для народа приняла мой взгляд, от скуки скользящий по её товарам, за увлечённый.

— Вот ребёнок книжечками интересуется! — Обратилась она к моей бабушке. — Чувствует, где правда! Дети, они же не испорченные, у них чистая душа, они всё чуют!

Бабушка посмотрела на продавщицу, потом на книги: сперва недоверчиво, потом с любопытством. Советские издания редко баловали яркостью красок, так что индийское разноцветие поневоле приковывало внимание.

— Говорят ведь: устами младенца глаголит истина. Это потому что у детей с рождения часто бывает открыт третий глаз, который со временем закрывается. Ну, в смысле, многие дети экстрасенсорными способностями обладают.

Я хотел было сказать, что, во-первых, уже не младенец, а, во-вторых, ничего не глаголил, а просто смотрел. Не успел: заговорила моя бабушка.

— А это кто такой синий? — Спросила она.

— Иисус Христос, — ответила продавщица, не моргнув глазом.

— Да ладно!