Мама Стифлера

— Неплохой. — Согласилась Маринка. — Юрий Николаевич, а можно Лиде со мной погулять сегодня вечером?

— Отчего ж нельзя? — Вопросом на вопрос ответил дедушка. — Пусть идёт. Главное, чтобы не курила. А то костылём отпизжу. Я старый солдат, и не знаю слов любви.

Курить я тогда только начинала, причём, через силу. Организм упорно сопротивлялся и блевал, но я была настойчива. Последняя спизженная у деда папиросина "Дымок" была мною выкурена позавчера без особо серьёзных последствий. Разве что голова закружилась, и я смачно наебнулась на шоссе, и оцарапала нос.

— Что вы, Юрий Николаич? — Возмутилась Маринка, почти искренне, — Да разве ж мы изверги какие?

— Мы? — тут же метнул взгляд на костыль дед-ветеран. — Кто это — мы?

— Мы — это я, Лида, и двое очень приличных молодых людей с соседних дач.

— Это с каких дач? — Прищурился дед, и стал подбираться к костылю. — Уж не с люберецких ли?

Ребят с люберецких дач в нашем посёлке не любили. Вернее, не любили их в основном деды-ветераны. Те из них, чьи дети имели неосторожность ощастливить их внучками, а не внуками-богатырями. Наши с Маринкой деды были как раз из этого мрачного готического сообщества. Зато этих самых люберецких мальчиков очень любили мы с Маринкой. Маринка даже взаимно. А я обычно из кустов, на расстоянии. Особенно я любила мальчика Дениса, который меня, в свою очередь, активно ненавидел. Чуть меньше чем Дениса, я любила мальчика Гришу. Потому что он был весёлый, и никогда не давал мне подсрачников, со словами: "Пшла нахуй отсюда, уёбище". Отсюда я сделала вывод, что Грише я нравлюсь.

— Какие люберецкие?! — Ещё более искренне возмутилась Маринка. — Наши мальчики, московские. С "Таксистов".

"Таксисты" — дачный посёлок, состоящих из участков, выданных государством работникам шестого таксопарка был щедр на мальчиков-задротов навроде меня, но готическому сообществу дедов-ветеранов он не казался опасной территорией. Мой дед расслабился, и отвёл глаза от карающего костыля.

— С "таксистов" говоришь? Тогда пусть идёт. Только чтоб ровно в двенадцать была дома. Марина, с тебя лично спрошу, учти.

Беглый взгляд на дедов костыль заставил Маринку слегка вздрогнуть, но она всё равно уверенно пообещала:

— Даю честное комсомольское слово, Юрий Николаич! Дома будет к двенадцати, как Золушка.

— Пиздаболка, — шепнула я Маринке, когда мы с ней поднимались в мою комнату на втором этаже, — ты никогда не была комсомолкой.

— Ну и что? — Отмахнулась подруга. — Зато дед твой расслабился.

— А куда мы идём, кстати? — поинтересовалась я, ожесточённо размазывая жидкие фиолетовые тени под бровями.

— К Гришке и Максу.

— К Гришке?! — Моё сердце заколотилось, и я добавила теней ещё и под глаза.

— Да. Гришка, кстати, про тебя спрашивал.

Меня переполнили возбуждение и радость, поэтому я дополнительно размазала тени по щекам. Прыщи стали блестеть гораздо гламурнее чем раньше.

— А что говорил? — Теперь помада. Сиреневая помада с запахом гуталина. Купленная в привокзальном ларьке за тридцать рублей.

— Ну… — Маринка сидела на моей кровати, накручивая на палец прядь роскошных волос, — Спрашивал, придёшь ли ты…

— Приду, приду, Гриша… — Как мантру шептала я под нос, старательно маскируя свои проплешины клочками оставшихся волос. — Уже иду, Гришаня…

Мамина кофта с цветами, и джинсы с подпалиной на жопе, в форме подошвы утюга довершили мой сказочный образ.

— Идём же скорее! — Потянула я Маринку за руку, — Идём!

И мы пошли.

Темнело.

Возле сторожки сидела коалиция готических дедов, которая плюнула нам с Маринкой в спины, но попала почему-то только в меня.

Молча мы прошли мимо них, не здороваясь, вышли на шоссе, и зашагали в сторону люберецких дач. Я сильно волновалась:

— Марин, как я выгляжу?

— Хорошо. Очень великолепно. — Отвечала, не оборачиваясь, Маринка. — Гришка с ума сойдёт.

Вот в этом я даже не сомневалась.

Тем временем стемнело ещё больше. Поэтому я шла и радовалась ещё сильнее.

Макса и Гришку мы обнаружили у ворот.

— Привет, девчонки! — Сказал Гриша, и ущипнул меня за жопу.

Я зарделась, и нервно почесала свою плешку.

— Мы тут тему пробили, насчёт посидеть комфортно. — Важно сказал Максим, и выразительно показал Маринке гандон.

— Ахуенное место, девчонки! — Поддакнул Гриша, и тоже невзначай уронил в пыль гандон "Неваляшка".

Тут у меня сразу зачесались разом все плешки на голове, и усилилось потоотделение. "Неужто выебут?!" — пронеслось вихрем в голове. Я робко посмотрела на Гришу, и тоненько икнула.

— Пойдём, Лидок-пупок. — Развратно улыбнулся Гришаня, по-хозяйски приобнял меня, и тут же вляпался рукавом в плевок готической коалиции. — Тьфу ты, блять.

И мы пошли.

Ахуенным комфотным местом оказался какой-то сарай с чердаком, где на первом этаже топил печку дед-сторож, а на втором за каким-то хуем сушилось сено. Нахуя, спрашивается, деду сено? Лошадей он не держал, а кролики с такого количества обосруться.

Наши рыцари, подталкивая нас с Маринкой под сраки, помогли нам вскарабкаться по лестнице, приставленной к стене, и, воровато озираясь, влезли следом.

— Ну что, девчонки, — прошептал в темноте Гриша, — пить будете?