Мама, война

– Алеша, – обрадованно улыбнулась Антонина Михайловна, увидев в военной форме остановившегося у изгороди сына. Вдруг над головой закружили вороны серые, да не каркают окаянные, а точно пулемет ругаются. Громче и громче, скрежет из их глоток становиться, такой сильный, что уши болеть начали. Проснулась Антонина Михайловна, спустила ноги с печи и слышит. Наяву стреляют, только свист свинцовых пуль в воздухе раздается. Грохотало то слева, то справа. Запомнила Антонина Михайловна только, как полетела с печи вниз, в темноту, а потом наступил монотонный гул, скрывший все остальные звуки. Утром, когда печь остыла окончательно, только тогда Антонина Михайловна очнулась. В груди заныло надтреснувшее ребро, смотрит она вверх, а над головой бревна, доски, солома обгорелая. Хранит видать ангел, – выдохнула Антонина Михайловна облегченно. Как выбраться она ещё не знала, только слушала первые минуты, что вокруг происходит. На некотором расстоянии от неё гудели резвые танки, раздавались одиночные выстрелы, бегали люди. Речь их трудно было расслышать, и было страшно. Кое – как справившись с толстой балкой придавившей ногу, женщина поползла наружу. Секунды, казались часами, и сил почти не осталось, когда Антонина Михайловна вдохнула свежий, прохладный воздух. К тому моменту, когда она выбралась, войска неприятеля уходили прочь. На месте некогда справных домов бушевало пламя, рассекая небо ярко-красными остриями. Прихрамывая, Антонина Михайловна подошла к деревенскому амбару, остановившись в десяти шагах от огня. Она не была в силах, что-либо сделать. Длинное, крепкое здание, утонуло в испепеляющем огниве, а из самой его глубины кричали люди.

Наверное, это метались души, – подумала Антонина Михайловна, – потому как ни секунды живой человек не должен был вытерпеть в этом горячем аду. Опустилась Антонина Михайловна на больные, сбитые колени. Ей казалось, сама она горит заживо в этом проклятом сарае. Запахи безысходности, страха, боли смешались с огнем и дымом, пожирая нутро без остатка. Антонина Михайловна замерла, лишь только в её глазах отражались трепещущие красно – желтые краски. Вскоре к пепелищу, бывшему прежде деревней, стали подтягиваться советские танки. Солдаты шли разрозненно, переговариваясь о предстоящих схватках на границе. Закопчённые в сражениях лица, приобрели бронзовый окрас, а форму устилали бурые пятна. Антонина Михайловна не видела их. Она не замечала, обступивших её молодых воинов, не чувствовала вкус скудной еды, приготовленной незнакомым солдатом из того что удалось отыскать. Целый мир съежился до размера маленькой, сгоревшей деревушки, бывшей прежде нитью, связывавшей с прошлым. Все рухнуло, оставив взамен звенящую пустоту.

Уходить из родных мест, Антонина Михайловна отказалась, приспособив под жилье покосившуюся баньку. Нескольких уцелевших под завалами детишек, в первые, же дни перевезли в соседние города. Пехота ушла, и с этого дня женщина осталась совсем одна, посреди черных развалин усеянных посеревшими костями. Со временем Антонина Михайловна привыкла к одинокой жизни. Она день ото дня выполняла рутинную работу, в силу насущных потребностей. Женщина не хотела верить, в то что Алеша погиб. Материнская любовь была сильнее написанных на желтой бумаге слов. Это выручало. Время делало свое дело, и вскоре надежда превратилась в убежденность. Дни проходили в беспросветном одиночестве и все-таки Антонина Михайловна ждала.

Смахнув запачканной рукой подступивший к глазам пот, Антонина Михайловна попыталась встать. Жизнь понемногу возвращалась к онемевшим конечностям, и дыхание становилось крепче.

– С божьей помощью, может наладиться. Поправлюсь, -повторяла Антонина Михайловна, чуть громче маленького ручейка бегущего у самой головы.

– Давай помогу мама.

Вытирая теплые, соленые слезы, стекающие по заросшим щекам, Алеша поднял маму. Один рукав рубахи опустел, и от этого материнское сердце больно защемило.

– Живой, – улыбнулась Антонина Михайловна, обняв сына.