Мамаев омут

При этом он так сильно выдохнул воздух, что лежащая перед ним бумажка с рапортом вспорхнула, как испуганная птица, и стремительно улетела куда-то в оркестр, под сцену. Алёша потянулся за улетающей бумажкой, шаткая подставка под ним опрокинулась, и он исчез с глаз сидящих в зале делегатов.

Делегаты захохотали. Из президиума кто-то жестом указал музыкантам на улетающую бумажку. Дирижёр, не разобравшись, в чём дело, взмахнул руками, и оркестр грянул туш.

Это был критический момент. Будь Алёша Окуньков менее решительным и менее находчивым человеком, слёт так бы ничего и не узнал о делах апраксинских пионеров. Пока оркестр гремел, а делегаты хохотали, Алёша, красный от смущения, тронул за плечо одного из членов президиума:

— Дяденька, дайте мне стульчик на немножко!

«Дяденька» охотно уступил ему стул и даже помог на него взобраться.

Тогда-то Алёша и показал, на что он способен.

— Товарищи делегаты! — горячо заговорил он, окинув расшумевшийся зал строгим взглядом. — Мы зачем сюда приехали? Для дела, для обмена опытом. Какой же может быть смех! Давайте серьёзно. Я вам скажу про наши достижения… Знаете, какие наши апраксинские пионеры яблоки вырастили? Во! Одно съешь — и больше не захочешь. Или, скажем, поросята. Мы одного такого боровка выкормили — колхозники только ахали. А уж как завизжит боровок — все уши зажимают… Нам правление премию выдало…

— За что премию-то? — перебил Алёшу чей-то голос из зала. — За то, что визжит здорово?

— Не за визг, а за чистое сало… — с досадой ответил Алёша.

Ему очень хотелось захватить внимание делегатов и рассказать им такое, чтобы они слушали его затаив дыхание.

— Это что! У нас ещё и не такие достижения имеются… — продолжал Алёша и, не зная, что сказать, оглянулся по сторонам.

Недалеко от него один из членов президиума рассматривал связку сусличьих шкурок.

— Вот, например, возьмём сусликов. Вы тут в ладоши хлопали одной делегации… Они много сусликов уничтожили… премию им выдали. — В голосе Алёши неожиданно зазвучала горечь и обида. — А может, другие ещё больше уничтожили!..

В зале стало тихо.

— Интересно, сколько же вы уничтожили? — с любопытством спросил кто-то из делегатов.

— Да если хотите знать, — распалившись, бросил Алёша в притихший зал, — наши апраксинские пионеры истребили по заданию колхоза этих самых сусликов… этих злостных вредителей колхозного хлеба… три…

— Сколько, сколько? — переспросили из зала.

— Три… — От волнения у Алёши перехватило дыхание.

— Подумаешь! Герои! — раздался иронический голос.

— Герои?! А вы что думаете? Наши ребята знаете какие? Наши ребята… — вспылил Алёша.

Но его снова перебил какой-то делегат. Сложив ладони рупором, он гулко прокричал из зала:

— Сколько сусликов уничтожили?

— Я вам сейчас скажу… — задыхаясь от волнения, проговорил Алёша и замялся. — Три…

— Три суслика! — крикнул кто-то, и в зале раздался дружный смех.

— Тихо вы! — донёсся из зала другой голос. — Дайте же человеку договорить!

— Дайте же договорить! — взмолился Алёша. — Наши пионеры истребили три…

— Опять двадцать пять! — донеслось из зала.

— Не двадцать пять, а тридцать тысяч!.. — с отчаянной решимостью выпалил Алёша и с вызовом посмотрел в зал.

И что тут стало с делегатами! Поднявшись как по команде, все разом, они долго и оглушительно хлопали в ладоши, кричали «ура», «браво». А трубы, трубы… Они после очередного туша, наверно, охрипли навсегда.

К Алёше подкрался фотокорреспондент с аппаратом и ослепил его вспышкой магния в тот самый момент, когда председательствующий, перегнувшись через стол, крепко пожимал руку делегату апраксинских пионеров.

Делегат дома

В избе Окуньковых на столе лежали подарки — гармонь, стопка книг, набор карандашей, тетради, коробка с конфетами.

Алёша, свернувшись клубочком и посапывая, сладко спал в кровати. По его загорелому лицу пробегали тени трепещущих за окном листьев берёзы.

К Алёше подошла мать, Евдокия Павловна, высокая спокойная женщина средних лет, и тронула его за плечо:

— Лёша… сынок… делегат!

Алёша только улыбнулся во сне.

— Слышь, Алёша! Вставай!

Наконец Алёша начал медленно потягиваться и вдруг, как от толчка, внезапно вскочил, бросил взгляд на будильник и ужаснулся:

— Ой! Проспал! Ну чего ты, мамка, раньше меня не разбудила! Просил же тебя… Сейчас ребята, наверно, придут…

— Здесь уж они, твои ребята… В сенях ждут, — сказала мать.

Алёша заметался по комнате:

— Запри дверь. Не пускай пока! Я сейчас…

— Некогда мне твои команды выполнять, — отмахнулась мать и вышла из избы.

— Нельзя! Подождите! — замахал Алёша руками на ребят, заглянувших в избу. — Сейчас. Имейте терпение.

Алёша торопливо умылся, пригладил волосы, надел новый костюм, туго затянулся ремнём, повязал пионерский галстук.

Потом наивыгоднейшим образом расположил на столе все подарки, полученные на слёте, и, не в силах подавить сияющую улыбку, распахнул дверь:

— Входите! Можно! Все входите! Не стесняйтесь.

Первой переступила порог Саня Чистова. За ней — стриженый, сумрачный Ваня Сорокин, толстушка Людмилка. Неловко потоптавшись, вошли и остальные пионеры.