Мамалыжный десант (СИ)

– Стараемся. А что там, товарищ капитан, воды там не нашли?

– Чего нету, того нету. Из машин вон в пулеметы сливали…

…Лежал Тимофей на спине, открыв рот и закрыв глаза. Снег под утро стал ощутимее, холодил лицо, иной раз и на язык попадал. Но мало. Вот она – Европа – во всем подряд жадная, кроме смерти.

Воевали сейчас у насыпи, у пакгаузов стихло. Вообще будет тут какая подмога или так и воюй? По слухам, от соседей должны резервы подойти, должны. Или хоть авиация какая. Не 41-й же на дворе, в самом-то деле…

Наши танки подошли только в 10 часов утра. Кое-как наскребшие топлива и «бэ-ка», но на этот раз никуда не спешащие «тридцатьчетверки» с пехотой на броне. Атаковали с толком. Чуть зазевавшиеся, а может не поверившие в угрозу немцы драпанули с опозданием. Сквозь редкий мокрый снег было видно, как танковые снаряды прошивают бронетранспортеры, как «тридцатьчетверки» нагоняют, давят гусеницами бегущих. Да, это был уже другой расклад. Загремело и севернее – там от деревни с красивым названием Дярмотка наши наносили отсекающий удар, громя отходящих фрицев. Вдали взвыли «катюши» смешивая с землей немцев, все еще пытавшихся нажимать на севшие в оборону полки 303-й стрелковой.

Но то было уже не дело опергруппы.

Первым делом пошли с Сашкой за водой. Водопровод у башни окончательно добили, бойцы снизу из трубы черпали. Но машины никто не тронул, только у «опель-пежо» добавилось дыр в борту, да колесо спустило. Напились, Тимофей пробормотал:

– Схожу, узнаю, что и как.

* * *

Похоронили Павло Захаровича Торчка завернутым в новую плащ палатку. Лежал ефрейтор со спокойным, как обычно, щетинистым лицом, смерть была быстрой, помучаться не успел. Сразу три осколочных в спину, один насквозь прошел. Доставая из окровавленной гимнастерки покойного удостоверение и красноармейскую книжку, Тимофей нащупал блокнот-тетрадку. Довольно хороший, в кожаном переплете, наверное, трофейный. Кровь внутрь не затекла, торчал заткнутый в специальное отделение огрызок карандаша. Листы блокнота были почти полностью заполнены рисунками: портреты, четкие, как фотографии. Нет, что там говорить – куда четче любого фотоснимка. И доходчивее. Потому что искусство.

Люди в военной форме. Без знаков различия, с пустыми погонами и петлицами. Осознанно оставлял чистое место художник. Может, потом хотел дорисовать, когда в военной тайне необходимости не будет, а может, уравнивал всех в одном звании – солдатском. Но узнать каждого с полувзгляда можно. Вот Земляков в поднятых на лоб окулярах, вот Нерода – еще без шрама. Сердитая девушка в надвинутой на лоб пилотке… судя по лямке широкой сумки – санинструктор или почтальон.

– Тонкая работа, – прошептал Сергеев. – Вот, это ж я!

– Да ладно, неужто это сам Захарыч рисовал?! – не поверил Сашка. – Да когда? Это ж надо как это называется… позировать? А чего я, правда, такой курносый?

– Не, то тебе польстил Захарыч, – пробормотал Тимофей, листая блокнот.

Чуть не пропустил. Обычное лицо, только уж совсем-совсем не прорисованные погоны задержали взгляд. Генерал Попутный… Вот как столь верно можно вечно ускользающий генеральский взгляд уловить?

– А это кто? Знакомый какой, а, Тима? – спросил Сергеев.

– Сложно сказать. Эх, Захарыч… Такое искусство, и на тебе, – вздохнул Тимофей. – Ладно, чего уж теперь.

Могила уже была отрыта. Рядом намечали широкую яму бойцы комендантской роты, но опергруппа с делом справилась быстрее: «коминтерн» и вернувшаяся «доджевская» лопата делу помогли. Рядом со стрелками будет лежать Павло Захарович, он бы не возражал: из пехоты вышел, с пехотой лег.

Закопали, поставили на холмик колышек с прибитой дощечкой. Короткое «ефр. Торчок П.З.» вырезалось аккуратно – не теряла рука сапожника профессиональной четкости реза.

– Давайте, – Тимофей достал пистолет. Водители подняли автоматы. Стукнул короткий залп. Сурово повернулся на беспорядок офицер, руководивший комендантскими работами. Тимофей приложил шапку к сердцу, капитан осуждающе покачал головой, но откозырял первой советской могиле у станции.

В молчании сидели в «додже», доедали холодный кулеш. В горло мерзлое месиво лезло плохо, два глотка спирта трапезе не особо помогли. Ну, день такой.

– Спим три часа. Потом едем.

На войне мертвым сном засыпают не только мертвые. Поганое это занятие – воевать, уж настолько поганое, что и описать невозможно.

15. Декабрь. Разделенный город