Мамина дочка

— Я понимаю, — с готовностью закивала я. — Но ведь я все равно уже узнала… Я хочу поговорить с вами, как родственница, понимаете? Я хочу знать всю правду. Я не уверена, что эту правду расскажет мне мама.

Доктор выразительно вздохнул, потом произнес куда-то в сторону:

— Ничего обнадеживающего я вам сказать не могу.

— Скажите как есть.

— Ладно, пойдемте. — Врач потянул меня в сторону полуподвала.

Плечо к плечу мы дошли до другого кабинета в торце коридора, доктор открыл его своим ключом. В кабинете было тихо и свежо. Доктор показал мне рукой на диван, сам с тяжким покряхтыванием опустился на стул и начал говорить:

— К сожалению, ваша мама обратилась к нам слишком поздно. В таком состоянии уже почти ничего невозможно сделать.

Я тут же вцепилась в это «почти».

— А что можно? Можно сделать операцию, да?

Доктор сжал губы в нитку, потрусил головой, как собака после купания:

— Риск очень велик. Сразу вам скажу, что в нашем центре такая операция сделана не будет.

— Но почему?

— Я вам сказал. Надежда на положительный исход микроскопична. Никто не захочет брать на себя такую ответственность.

— Что же вы делаете с такими больными? — спросила я, изо всех сил загоняя назад слезы.

Врач развел руками:

— Мы их выписываем. Под присмотр по месту прописки.

— А если за границу?

— Утопия, — сказал как отрезал врач. — Да, года два назад я бы вам сказал: если есть деньги, дерзайте, пробуйте. А сейчас в наших клиниках все это есть: и оборудование, и лекарства. И все импортные возможности мы знаем не хуже, чем свои. Тамошние отличные хирурги могут и не захотеть связываться с заведомо безнадежным случаем, а другие возьмутся, но не факт, что помогут. В общем, у нас вы столкнетесь с тем же самым, так что не советую тратить время и деньги. Кто знает, может, вам и повезет…

Доктор скептически поморщился, всем видом показывая, что шанс минимален. Но я была ему благодарна даже за такое допущение.

Вторая половина дня слабо сохранилась в моей памяти. В институт я не ходила — значит, бродила где-то по городу. Теперь все стало на свои места, даже самые невероятные вещи сделались понятными. Так, мне было ясно, почему мама встречалась с Марком. Ведь он, как ни крути, мой родственник, а мама очень боялась, что я останусь на этом свете одна. Бедная моя, наивная мамочка, неужели не понимала, что я никогда не стану общаться с этой так называемой родней! К тому же я не собиралась сдаваться! Завтра же поговорю с дядей Сашей, может, он знает, где можно найти хорошего хирурга. Заодно прощупаю, можно ли попросить у него денег в долг, наверняка потребуются большие затраты.

Я пришла домой и сразу легла в постель. Мамы еще не было, а я не хотела, чтобы она видела мое лицо в этот вечер. Боялась, что не сдержусь, разрыдаюсь. Вот если появится хоть какая-то надежда, мне будет легче контролировать себя. Ведь самое страшное — это осознание собственной беспомощности.

Не помню, чтобы в ту ночь мне снились какие-то руководящие сны. Но, проснувшись, я четко знала, что мне делать. Как будто Господь в уши нашептал. Я дождалась, когда мама уйдет на работу, вытащила из-под подушки и засунула в сумку ее медицинскую карту, прихваченную вчера из диспансера. Потом вымыла волосы и поехала в свой родной город.

В полдень я уже входила в кабинет главврача. Все в этот день складывалось удачно: у Левитина был неприемный день, он в своем кабинете разбирал какие-то документы, а я даже не стала спрашивать разрешения. Просто открыла дверь и вошла в небольшой квадратный кабинет, заставленный стеллажами с книгами и просто бумагами. Леонид Анатольевич сидел за столом, тоже наполовину скрытый кипами бумаги. На незваную посетительницу посмотрел без раздражения, скорее, с любопытством.

— Здравствуйте, — сказала я.

Леонид Анатольевич прищурился близоруко, потом вдруг быстро-быстро моргнул пару раз — ресницы у него были как у Марка — и ответил:

— Здравствуйте, Сима.

Хоть на этот раз он не назвал меня «девочкой». Да и обращаться начал на «вы».

— Садитесь, — предложил доктор, а сам галантно привстал из-за стола. — Что-то случилось? Проблемы со здоровьем?

Я была рада и тому, что он сразу перешел к делу.

— Да, со здоровьем, Леонид Анатольевич. Только не у меня — у мамы.

— Что-то серьезное? — поспешил с вопросом главврач.

— Да. Очень. Питерские врачи от нее отказались. У меня теперь надежда только на вас.

Леонид Анатольевич собирался было присесть, но застыл на месте, услыхав мои рубленые фразы. И переспросил растерянно, собрав складками лоб:

— Женя больна? Что с ней?

Я стала доставать из сумки мамину карту, руки мои тряслись и комкали бумагу. Я положила тонкую стопку на стол доктора — и замерла в ожидании.

Леонид Анатольевич просматривал бумаги очень долго. Его лицо вроде бы ничего не выражало, губы плотно сжались, но по чему-то неуловимому в глазах я понимала — дело очень плохо. Когда каждая справка была просмотрена по два раза, он отложил карту в сторону и глухо произнес:

— Тут, полагаю, не все анализы, которые делают в подобных случаях. Да, Сима, я согласен, ситуация очень серьезная.

— Но что-нибудь еще можно сделать?!