Мамины субботы

Мы шли и шли, пока не услышали стальное гудение, предвестник смерти. Высоко в небе треугольником медленно летели девять самолетов. Мы поняли, что эти бомбардировщики с тяжелым грузом охотятся не на нас; мы, горстка пешеходов, слишком мелкая для них жертва. Но кто-то из нашей компании поднял крик, что один из самолетов гонится за нами. Сбитые с толку его воплями, мы сошли с дороги и, согнувшись в три погибели, побежали к лесу. Спрятавшись в гуще ветвей, мы оправились от смертельного испуга и набросились на крикуна: с чего он взял, что самолет целит в нас? Паникер дрожал и плакал, уверяя, что он слышал, как трещит пулемет: тик-тик-тик.

Минчане ругали его и все же посчитали, что, хотя на этот раз тревога ложная, того и гляди случится настоящий налет. Поэтому было решено отдохнуть в лесу, пока не стемнеет, а потом идти в Борисов. Мы зашли поглубже в лес, и минчане растянулись на траве. Я, измотанный дорогой, тоже забился под какой-то куст и проспал до сих пор.

Я подползаю на локтях к минчанам, евреям в узких коротких пиджаках, плоских суконных кепках с жесткими круглыми козырьками и высоких сапогах с немазаными голенищами. Они только вчера бежали из дома, и страх в их глазах еще не поблек. Они смотрят на меня с беспокойством, любопытством и подозрением, как жившие порознь, не знавшие друг друга братья, которые только что встретились и узнали, что они дети одного отца. В моей измятой, запыленной одежде, заросшем лице и каменной немоте они видят собственную судьбу, уже стоящую у них за спиной. Минчане хотят показать мне свою верность Советскому Союзу, и один из них говорит, жестко, на русский манер произнося «р»:

— Как только вы придете в Борисов, вы должны явиться в военкомат и попроситься в Красную Армию. Вы, западные жители, долгие годы были под гнетом польских панов. Так что защищать советскую Родину — ваш первейший долг.

Мои спутники дотянули до последней минуты: когда Минск уже горел со всех сторон и перестали ходить поезда, они бежали без своих семей. Семья среди нас только одна: низенькая, сгорбленная старушка, ее сын, невестка и внук. Молодой человек — именно ему показалось, что за нами гонится самолет, — невысокий, как и его мать. У него большие, испуганные, бегающие глаза. Его жена с длинным мрачным лицом и сутулыми плечами держит на руках малыша, баюкает его и кормит. Но парень не смотрит на своего ребенка, словно ему невдомек, что он отец. При каждом шорохе в лесу, при каждом далеком приглушенном крике или рокоте самолета он пугается и льнет к старой маме, жмется к ней и дрожит, как мальчишка. Жена сидит, опустив глаза, не смотрит ни на кого из нас, будто стыдясь труса мужа, и не разговаривает с ним, только со сдержанным гневом бормочет что-то своей свекрови. Мать тянет сына за рукав и тихо успокаивает его, говорит, что он не должен бояться больше, чем остальные.

— А когда мы вернемся в Минск? — спрашивает он плачущим голосом.

Еврей, убеждавший меня явиться в Борисове в военкомат, с отвращением сплевывает:

— Что же будет, когда вам придется идти на фронт и понюхать пороху?

Перепуганный парень сидит с затуманенными глазами, его лицо сереет, ржавеет, словно он неделями лежал на поле боя и гнил под дождем. Его мать, тощая старуха, тихо стонет, а жена злобно качает ребенка и успокаивает его, хотя младенец и так все время молчит, словно за отца стыдно даже ему.

Солнце садится за деревья. Стволы сияют, словно отлитые из меди. Земля сухая и горячая, воздух раскален, тяжел и удушлив. Хилый ветерок доносит до ноздрей запах смолы, резкий аромат сосен и разогретых лиственных деревьев. Ветви, которые целый день никли к земле, обессиленные жарой, начинают беспокойно шевелить листьями, шептать нам на ухо, что скоро можно будет выбраться из леса. Ночью самолеты слепы. Наша маленькая группа готовится выйти в путь.

Вдруг мы слышим тихие, осторожные шаги, и внезапно роща наполняется людьми. Где-то неподалеку снялся с места целый колхоз. Крестьяне, крестьянки — бабы и молодые девушки — бегут без всякой поклажи. Никто не хочет задержаться ни на миг, чтобы объяснить нам, что случилось. Только какая-то девушка с полными розовыми щеками и русыми волосами говорит громким шепотом, словно опасаясь, что ее услышат деревья:

— Немец идет! Немецкая разведка!

Я вскакиваю и бросаюсь бежать. Умирающее солнце, мерцая среди ветвей, всюду выплывает мне навстречу, хочет меня обхитрить, охватить своим огнем. Вылезшие из земли корни деревьев путаются у меня под ногами. Я соскальзываю с горки, падаю поперек спиленного дерева, вскакиваю и мчусь дальше. Но как убежать от мысли, что немцы прорвали фронт красноармейцев в лесу? Солдаты в зеленых мундирах, которые вели меня расстреливать, возможно, уже мертвы. А спасший меня еврейский командир на коне, неужели он тоже мертв?..