Мамочка и смысл жизни.

Но для Эрнста это было неприемлемо. Строя свой терапевтический подход на подлинном взаимодействии, он не мог сейчас отступить и пересмотреть принципы своей работы. Ничего не оставалось, кроме как, вцепившись в собственную целостность, окунуться в ледяную воду правды.

– Физически ты привлекательна со всех сторон – симпатичное лицо, прекрасные блестящие волосы, ошеломительная фигура…

– Под фигурой ты подразумеваешь мою грудь? – перебила Мирна, выпрямляясь.

– Да все – твоя осанка, ухоженность, стройность – все.

– Иногда мне кажется, что ты пялишься на мою грудь – или на пуговицы на моей блузке, – Мирна почувствовала приток жалости и добавила: – Многие мужчины так делают.

– Даже если я это и делаю, то сам того не замечаю, – сказал Эрнст. Он был слишком взволнован, чтобы заниматься тем, чем должен был, – поощрять высказывания ее глубинных чувств о своем внешнем виде, включая грудь, – он старался выкарабкаться на безопасное место. – Но я уже говорил, что считаю тебя привлекательной женщиной.

– Означает ли это, что ты захотел бы близости со мной, – я имею в виду, в гипотетической ситуации?

– Я уже не одинок, но если представить себя в том времени, когда я был свободен, я знаю, что физически ты подошла бы мне по всем параметрам. Но есть некоторые другие вещи, о которых я задумался бы.

– Например?

– Например, то, что происходит здесь сейчас, Мирна. Послушай внимательно, что я хочу сказать. Ты слушаешь и защищаешься. Ты аккумулируешь информацию, полученную от меня, но ничего не даешь взамен! Мне верится, что ты пытаешься относиться ко мне по-другому, но я не воспринимаю это как взаимодействие. Мне также не кажется, что ты относишься ко мне как к личности – ты относишься ко мне как к базе данных, из которой ты выкачиваешь информацию.

– Ты хочешь сказать, что я не могу установить с тобой контакта из-за своих жалоб?

– Нет, я говорю не об этом. Все, Мирна, наше время истекло, на сегодня придется прерваться. Но когда ты будешь прослушивать запись этой сессии, обрати внимание на то, что я сказал минуту назад о том, как ты относишься ко мне. Я думаю, это самое важное, что я когда-либо тебе говорил.

После сессии Мирна, не теряя времени, поставила кассету, следуя совету Эрнста. Начав с «физически ты подошла бы мне по всем параметрам», она слушала очень внимательно.

«– Но есть некоторые другие вещи, о которых я задумался бы… Послушай внимательно, что я хочу сказать. Ты слушаешь и защищаешься. Ты аккумулируешь информацию, полученную от меня, но ничего не даешь взамен!. Мне также не кажется, что ты относишься ко мне как к личности – ты относишься ко мне как к базе данных, из которой ты выкачиваешь информацию… Когда ты будешь прослушивать запись этой сессии, обрати внимание на то, что я сказал минуту назад… Я думаю это самое важное, что я когда-либо тебе говорил».

Поменяв кассеты, Мирна снова прослушала запись о контрпереносе. Ее поразили те же фразы.

«…она не собирается взаимодействовать со мной и понимать это – она утверждает, что это неуместно… Сколько же, черт побери, раз я объяснял ей, как это важно – рассмотреть наши взаимоотношения?… Все, что я делаю, недостаточно хорошо для нее… никакой нежности, никакого тепла».

Возможно, доктор Лэш прав, подумала она. Я на самом деле никогда не думала о нем, его жизни, его опыте. Но я могу это изменить. Сегодня. Прямо сейчас по дороге домой.

Но она была неспособна сосредоточиться больше чем на минуту-две. Чтобы успокоить свои мысли, она обратилась к технике, которой научилась несколько лет назад на занятии по медитации. Оставив часть своего сознания сосредоточенным на дороге, с помощью другой она воссоздала образ метлы, выметающей все возникающие в голове бессвязные мысли. Сделав это, она сосредоточилась на дыхании: вдох – и медленный выдох.

Хорошо. Ее мысли успокоились, она позволила себе представить лицо доктора Лэша, сначала улыбающееся и внимательное, затем хмурящееся и отворачивающееся. В течение последних нескольких недель, с того времени, как она услышала ту запись, ее чувства по отношению к нему раскручивались по спирали.

Мне нужно сказать ему одну вещь, думала она… он стойкий. Я держу бедного парня на привязи вот уже несколько недель. Заставляю его потеть. Снова и снова бросаю ему в лицо его же слова. А он продолжает отражать удары. Держится. Не сдается. И он не увиливает, не изворачивается, не пытается лгать, как делала я. Может быть, позволяет себе маленькие хитрости, как тогда когда старался отказаться от слова «скулить». Или может быть, он старается избавить меня от боли?