Мамонт

— Я тебе, падло, не товарищ, тамбовский волк тебе товарищ. Так, может, ты вовсе и не П-234?

— Вот именно.

Старик завопил, полковник поморщился.

— Гаузе, говоришь?

— Гаузе, Петр Петрович.

— Дурак ты, что ватник снял. Теперь ты — П-234, навесим тебе еще одну десятку, помяни мое слово. Иного выхода нам отчетность не позволяет. Если тебя не будет, на что мы П-234 спишем?

Звяк — зуб об алюминиевую тарелку.

— Коренные рвать? — спросил молодой доктор.

Полковник легко вскочил с нар, подбежал, заглянул в рот старику.

— Оставляй. Пускай побалуется. Мы не изверги.

Старик обмяк в кресле. Кровь струилась по серой рубашке, по кителю, на кальсоны, на сапоги.

Полковник вытащил из кармана синих галифе плоскую фляжку. Подошел к молодому доктору, тот голову быстро запрокинул, ему в горло из фляжки было налито. Потом полковник к женщине подошел. Та отвернулась.

— Полина, за службу, — сказал полковник. — Прими.

Пожал плечами, поглядел на Гаузе, словно хотел и ему предложить, но передумал, спрятал фляжку и пошел вон.

Солдаты наклонили кресло, свалили старика на пол. Женщина собрала инструменты со столика в чемоданчик. Отдельно унесла тарелку с зубами. Солдаты остальное унесли. Старик лежал, открыв рот — а зубов нет. Ни одного — только черные десны.

6

В полдень принесли две миски с баландой. Откуда-то слово вспомнилось. Старик мычал, страдал. Может, ему теперь челюсти вставят?

— Вам челюсть вставят?

Старик головой покачал, взял свою миску, всосал жижу беззубым ртом, потом пальцами ошметки капусты в рот заложил, поглубже затолкал, сглотнул. Что-то сказал, а что — непонятно.

Старик вытер сапоги рукавом рубахи, добрел до стенки, стал в нее отстукивать. Потом послушал, что отвечают.

Но тут пришел солдат, позвал:

— П-234. На суд.

Старик от стучания отвлекся, хлопнул Гаузе по спине: иди, мол.

По обе стороны коридора запертые двери. Одинаковые. В коридоре сыро, голые лампочки кое-где.

Солдат провел Гаузе по узкой лестнице, по коридору — почище. Там, за решеткой, второй солдат ждал.

— Повестка есть? — спросил.

Гаузе послушно показал ему повестку.

— А фотография? — спросил солдат.

— Не было, — сказал Гаузе.

— Тогда иди фотографироваться. А то дальше не пустят.

Завели Гаузе в маленькую комнату. Там стоял аппарат на ногах, большой, старинный. Старый фотограф вышел из-за занавески, замахал руками:

— Нет! Нет, ателье закрыто!

— Надо, — сказал солдат. — Суд ждет.

Старичок убежал за ширму, вынес оттуда помазок, кусок мыла, горячую воду и стал Гаузе брить.

Солдат стоял в дверях, курил, отчего было такое шевеление в душе, что помереть хотелось. Гаузе отработанный дым втягивал ноздрями — со всей комнатки дым к нему тянулся. Покурил.

Старичок брил и все спрашивал:

— Не беспокоит?

Гаузе не отвечал. Гаузе думал. Потом спросил:

— Вы давно здесь?

— Ах, что вы, — сказал фотограф. — Разве можно?

Он унес парикмахерские инструменты, прибежал с коробкой красок. Пальцами по щекам — румянец размазал, голубым под глазами…

— Вы будете у меня интеллигентный человек.

Белилами — лоб. Замер. Спросил:

— Усы делаем?

Солдат подошел, поглядел.

— Гитлеровские?

— Можно гитлеровские. Тогда суд строже станет.

— Зачем же мне гитлеровские? — спросил Гаузе. — Я без усов обойдусь.

— Делай гитлеровские, — сказал солдат.

Старичок — чирк-чирк под носом. Гаузе уже знал, что у него гитлеровские усы. Конечно, суду не понравятся такие усы. А старичок уже чуб на лоб начесывает, салом примазывает.

— Гадок? — спросил у солдата.

— Гадок, — сказал солдат. — Фотографируй.

Гаузе бы поднять руку, стереть усы и чуб, да рука не поднимается. В общем, все равно, это же скоро кончится.

Старичок нырнул под черное покрывало. Оттуда:

— Улыбайтесь!

Из объектива — стекло в сторонку — вылетела птичка, пискнула, спряталась.

— Всё! Отличные кадры!

Старичок засунул руку сверху в ящик аппарата. Вытащил фотографии.

Гаузе поглядел.

Фотографии были Гитлера. В парадной ферме, с Железным крестом на груди. Совсем на Гаузе не похожи.

— Это не мои фотографии.

— Ах, какая разница, — сказал фотограф. — Других мы не делаем.

Пошли они дальше. Через холл, по широкой лестнице. В большой зал.

Стол вдоль стены. За столом полковник сидит. Капитан Левкой. И еще один лейтенант.

Гаузе поставили у другой стены. Два солдата по обе стороны.

Офицер с Левкоем в шахматы играли. Полковник новый пакет надувал, целенький.

— Привели, — сказал солдат. — Вот повестка. И фотографии.

Офицеры стали фотографии разглядывать. Разглядывают, потом на Гаузе смотрят, сравнивают.

— Он, — сказал наконец полковник. — Фашист номер один.

— Гитлер, — сказал Левкой. — Никакой ему пощады.

— Никакой пощады, — сказал второй офицер. — Твой ход, Левкой.

Полковник отложил в сторону фотографии и повестку.

— Читай дело, — сказал он солдату.

Солдат тот вышел из стены. С папкой в руке. На папке большими буквами: «ДЕЛО».

Прочел:

— Слушается дело Сидорова Семена Ивановича. Он же Адольф Гитлер. Год рождения не установлен. Осужден в тысяча девятьсот сорок пятом году за укрытие своего прошлого и распространение порочащих слухов, по статье 58-а с конфискацией имущества и поражением в правах.

— Сколько ему сначала дали? — спросил полковник.