Мамонты

Я не был в Киеве полвека.

И мост, которым мы неспешно пересекали Днепр, был мостом из прошлого в настоящее.

Или наоборот: из настоящего в прошлое, это как посмотреть.

Сойдя на перрон, скользнул взглядом по обшивке вагона с четкой надписью — МОЛДОВА, — наш фирменный поезд следовал дальше. И я подумал, что вот, надо бы ехать до самого конца, точней — до самого начала, в те места, откуда родом мой отец, и лишь оттуда двинуться по восходящей.

Но слава богу, что хоть сюда, в Киев, я выбрался в кои веки. А уж туда, в Бессарабию, может статься, я так никогда и не выберусь.

Встречавший меня на вокзале молодой человек из литературно-музыкального театра «Academia», Илья Винник, с хода атаковал вопросами: Юнна Мориц тоже приехала? А Николай Шмелев? А Приставкин?

Я вынужден был огорчить его: увы, никто из них не смог приехать, хотя собирались многие. Ведь это Киев! Ведь это такая счастливая возможность! А Юнна Мориц вообще отсюда родом… Но в последний момент у всех возникли обстоятельства, помешавшие приехать… Скажите, в свою очередь спросил я его, а Городницкий приехал? Да, отвечал он, Городницкий уже здесь… Отлично, подумал я, всё-таки выступать вдвоем лучше, чем одному. Не так страшно. К тому же Александр Городницкий — бард, он поет под гитару свои славные песни, и это куда интересней публике, нежели слушать мои россказни о том, что они уже и так знают, видели по телевизору…

Нас ждет такси, сказал Илья, когда мы выбрались из толчеи на привокзальную площадь.

Добравшись до гостиницы «Москва» (тогда она еще так называлась, а вскоре, в пику москалям, ее переименовали в «Украину»), я закинул чемодан в номер на одиннадцатом этаже и, не мешкая, отправился на Крещатик.

На площади, что в самом центре, увидел палатки пикетчиков, над которыми развевались желто-голубые флаги.

Вспомнилось, что такие же полотнища витали над колонной, которая двигалась через Крымский мост вслед за писательским «Апрелем», несшим транспарант «Фашизм не пройдет!» А сзади топали монархисты с хоругвями. Это была знаменитая миллионная демонстрация в Москве, уже не оставлявшая сомнений в том, что страсти разыгрались не на шутку…

Я с трудом оторвал взгляд от палаток и мятежных флагов на площади, сделав при этом выговор самому себе.

Я сказал самому себе, что если мне не удастся хотя бы на несколько дней, которыми я располагал в Киеве, выключить из сознания всю эту круговерть идущих и назревающих событий — всю эту перестройку, всю эту гласность — то я не смогу сосредоточиться на том главном, ради чего сюда приехал: на прошлом, на образах и деталях давно минувших лет, которые не менее важны для истории и для людей, угодивших в эту историю.

Всё, сказал я самому себе, полная отключка!

Сейчас на дворе не девяностый, а тридцать второй.

Мы только что приехали из Одессы в Киев — еще все вместе, до развода, папа, мама и я, такое счастливое семейство.

Служебная машина отца привезла нас с вокзала на Крещатик — вот сюда, к Пассажу, где нам предстоит жить.

Но прежде, чем мы войдем в затененное каменное ущелье, я увижу — прямо на улице, прямо на свету, под ярким солнцем, средь бела дня — людей, валяющихся на тротуаре в скрюченных позах, в лохмотьях, которые пошевеливал ветер.

«Они пьяные?» — пораженно спрошу я маму. «Нет, они мертвые», — глухо ответит она. «А от чего они умерли?» — спрошу я боязливым шепотом. «От голода», — скажет она.

Отец промолчит.

На Крещатике лежали мертвецы, как десять лет спустя будут лежать на Невском, в блокадном Питере.

А мимо них, стараясь не смотреть, сновали прохожие. Некоторые забегали в Пассаж, делать покупки. Другие спешили на Бессарабку, на рынок, который шумел поблизости. Интуристовские «Линкольны» цвета кофе с молоком выгружали седоков у гостиницы «Континенталь», туристы бежали к подъезду, помахивая фотоаппаратами и сумочками, брезгливо огибая кучи лохмотьев на тротуаре.

Отцу дали квартиру на пятом этаже.

Подъезд выходил во двор, в близлежащий переулок. Туда же был обращен балкон одной из комнат. Соседи рассказали, что недавно с этого балкона жилец, живший тут до нас, бросился вниз, перед тем крикнув дворнику: «Подмети меня!..»

Впечатленный этим не меньше, чем мертвецами на Крещатике, я боялся выходить на балкон.

Предпочитал смотреть на мир из окон другой комнаты, выходивших прямо в торговые ряды Пассажа.

Напротив наших окон тоже были окна — визави, как говорила мама, — там тоже жили люди, и они тоже очень любили смотреть в окна, наблюдая быт соседей напротив. Наверное, это было для всех таким же привычным развлечением, как в наши дни телевизионные сериалы: одни и те же персонажи, типовая интрига, предсказуемые события, неожиданные развязки — вдруг кто-то кинется с балкона…

Квартира понемногу приобретала обжитой вид. Появилась осанистая мебель, книжные полки заполнялись фолиантами, стены украшались живописными полотнами в старинных рамах, в углу столовой нашла себе место большая китайская ваза с павлинами.