Мамонты

Мама взяла меня с собою на съемки фильма «Всё спокойно», где она играет роль бессарабской крестьянки, мужа которой забили жандармы.

Я изображаю в этом фильме ее маленького сына, мужицкое дитя: сижу на тряской телеге, в пуке соломы, она придерживает меня, чтоб не упал.

Так, теперь всё ясно. Всё спокойно.

Нет, еще не всё. Опять всё тот же вопрос: а где же мой отец?

Сценарий фильма «Всё спокойно» написал, как указано в каталоге, некий В. Березинский.

А статья доктора Шерра, которую напечатал в аккерманской газете «Вяца Нова» мой отец — статья, в которой рассказывалось о Татарбунарском восстании, — статья, из-за которой Сигуранца, румынская контрразведка, начала охоту за Рекемчуком, — эта статья, как мы помним, называлась «На Шипке всё спокойно»…

Очередной псевдоним отца?

Но нет. В. Березинский — не вымышленное лицо. Вот передо мною лежит большая коричневая фотография сравнительно молодого человека с вьющейся шевелюрой, мягкой улыбкой. Небрежная надпись: «Милым Рекемчуку. В. Березинский. 1931/iюль 24. Одесса».

Стало быть, отец просто поведал ему эту историю? Подарил сюжет, который — в реальности — чуть было не привел его в застенок?

Но теперь я знаю, что «Всё спокойно» — это лишь один из сюжетов его жизни, пробившийся на экран.

Судьба другого оказалась более суровой — он вообще не увидел света. Он был написан совместно с Верой Павловной Строевой и, по ее словам, назывался «Сигуранция». Я переспрашивал: «Может быть, „Сигуранца“?» Она настаивала: «Нет, „Сигуранция“».

Но он, всё равно, пропал бесследно.

В один из дней Вера Павловна Строева позвала меня смотреть отснятый материал фильма «Мы, русский народ».

Близилась полувековая годовщина Октябрьской революции, и мастеров самой первой плеяды советского кинематографа, вполне естественно, влекло к эпопее: ведь этот жанр давал возможность соизмерить личный жизненный опыт с масштабом исторических событий.

Строева сделала точный выбор. Она взялась воплотить на экране роман Всеволода Вишневского «Мы, русский народ», написанный еще в 1937 году, предназначенный именно для кино, но по разным причинам это не было осуществлено при жизни автора знаменитой «Оптимистической трагедии».

На «Мосфильме» тогда был один-единственный зал, приспособленный для проекции фильмов широкого формата. И мы с Верой Павловной сидели вдвоем в темноте, в огромном зале, сиротски затерянные меж пустыми рядами кресел.

Это ощущение потерянности усиливалось от того, что было на экране.

Осклизлые траншеи Первой Мировой войны. Колючая проволока заграждений. Земля, взметаемая взрывами снарядов. Русские убивают немцев. Немцы убивают русских. Наконец, свершается революция. Царский фельдфебель-держиморда Варварин смешно марширует с красным бантом на шинели. Большевик Яков Орел агитирует окопную братву, его поддерживает одесский биндюжник Боер… Пленные роют яму, еще не подозревая, что она станет их братской могилой. Русские расстреливают русских. Крестьяне откапывают уцелевших. Спасшиеся от смерти берут винтовки, разворачивают красный флаг и — шагом марш… Мы, русский народ.

Глядя на экран, я дивился размаху батальных сцен; искусству управления многотысячной массовкой, которое, кроме шуток, сродни полководческому искусству; ошеломительным эффектам пиротехники; достоверности реквизита и костюмов, — и со всем этим управилась маленькая, очень маленького роста, но сильно раздавшаяся поперек себя женщина, пребывавшая в тех преклонных годах, когда говорить о возрасте дамы уже не грех.

Правда, студийные острословы с увлечением рассказывали о том, как на съемках батального эпизода Вера Павловна, указывая на станковый пулемет «максим», подавала команды: «А сейчас возьмите эту штуку и перенесите ее вон туда!..» Но для того и существуют остряки, чтобы сочинять смешные истории.

Потом, в кабинете, куда нам с Верой Павловной принесли по чашке чаю, я, не лукавя, выразил свое восхищение только что увиденным.

Она обвела взглядом мой сановный кабинет, потом подняла на меня свои фиалковые глаза, неожиданно молодые на обрюзгшем лице, и сказала:

— В Одессе ваш отец иногда ставил вас на парапет морского пирса и, незаметно убрав руки, отходил в сторону. Парапет был очень узкий, а вы едва умели ходить… Мы обмирали от страха. Но Евсей Тимофеевич смеялся и говорил: «Пусть привыкает. Мало ли какие испытания пошлет ему жизнь!»

Я знал со слов матери, что отец водил шашни с молодой красавицей Верой Строевой («Кажется, они вместе писали сценарий», — уточняла ради приличия мама). Полагаю, что она в это время тоже не томилась скукой, поскольку, по ее же словам, меня, крохотного, вверяли заботам Григория Львовича Рошаля, мужа Веры Павловны.

Когда позднее я не очень лестно отозвался о его фильме «Год, Как жизнь», где молодого Карла Маркса играл Игорь Кваша, а молодого Энгельса Андрей Миронов (в мосфильмовских коридорах подыхали со смеху от этой пары вождей мирового пролетариата), разобиженный Григорий Львович ворчал по моему адресу: «Ради красного словца не пожалеет и отца!» — но это была обида няньки.