«Мамонты» шагают в будущее

На далеком полярном острове Белом под толщей льда и снега покоятся остатки воздушной экспедиции Андре.

Шведский инженер Соломон Август Андре, как и многие отважные люди того времени, был охвачен желанием достигнуть Северного полюса. Еще в 1882 году он принял участие в экспедиции на воздушном шаре, достигшей острова Шпицберген. Затем сам спроектировал и построил управляемый воздушный шар «Орел», который был снабжен парусами и специальными устройствами, позволявшими аэростату перемещаться не только строго по ветру, но и в сторону.

11 июля 1897 года Андре и его спутники Стринберг и Френкель вылетели на «Орле» со Шпицбергена, намереваясь достичь Северного полюса. Смельчаки вряд ли могли рассчитывать на помощь в случае аварии. Единственным средством связи с землей были почтовые голуби. После вылета белокрылый вестник принес последнюю голубеграмму о том, что полет проходит благополучно… И экспедиция пропала бесследно.

Стоит подивиться отваге и смелости наших пионеров науки и техники, отправляющихся в неведомое, надеясь только на себя и на свои силы. Они уплывали на парусных кораблях, зная, что в случае несчастья никто им не сможет помочь, уходили с караванами в таежные дебри, дикие горы и пустыни, не зная, найдут ли там воду и пищу, уверенные только в одном, что они познают неведомое.

Едва освоив воздушные шары, энтузиасты один за другим отправлялись в путешествия, а ведь с последним рукопожатием, с последним упавшим в воду швартовым, с последним взмахом рук обрывалась всякая связь с миром и путешественники оказывались наедине со стихией, наедине с неизвестностью.

Спустя 33 года остатки экспедиции Андре были случайно обнаружены подо льдом и снегом на острове Белом, восточнее Шпицбергена. По уцелевшим дневникам удалось установить, что аэростат «Орел» был отнесен воздушными потоками северо-восточнее Шпицбергена. Он отяжелел от обледенения и утечки водорода и 14 июля 1897 года совершил посадку на лед на 82°56′ восточной долготы. Почти три месяца Андре и его спутники двигались по льдам к суше, и в октябре на острове Белом все они погибли при неизвестных обстоятельствах.

И только совсем недавно было установлено исследователями, что экспедиция раскинула лагерь у подножия горы и была погребена внезапно сорвавшейся со склона снежной лавиной.

ГЛАВА V КУДА ВЕДЕТ УЛИЦА ЦИОЛКОВСКОГО

ПОД КРЫШАМИ КАЛУГИ

Осень 1967 года выдалась на редкость грибной. По субботам тысячи москвичей устремлялись на вокзалы. Вагонная давка, громоздкие короба и корзины, сапоги и истрепанная одежда — все это напоминало годы войны. Только оживленный гомон, смех и блестящие глаза прогоняли невеселые воспоминания.

Я ехал в Калугу на Вторые чтения, посвященные 110-летию со дня рождения Константина Эдуардовича Циолковского, в составе группы энтузиастов из ленинградского Общественного конструкторского бюро. Через три часа езды, мокрый, растрепанный и усталый, я вышел на станции Калуга и втиснулся в автобус.

За окнами проплывали чуть тронутые осенью холмы, леса, рощи и перелески. Средняя полоса России. Наши предки знали, где селиться. Невольно сдерживаешься, чтоб не увлечься описанием пейзажа, только потому, что лучше Тургенева и Аксакова не скажешь.

Романтичность и приподнятость моего настроения были усилены сознанием того, что я впервые еду на родину отечественной космонавтики, ракетоплавания и дирижаблестроения. Еду к Циолковскому. Ощущение было такое, словно мне придется разговаривать с ним, хотя со дня его смерти прошло 32 года.

Теплый вечер опустился на башенные краны и маковки церквей Калуги. Вечер был субботний, но прохожие на улице были редки. Каждый встречный, к кому я обращался с вопросом, охотно показывал дорогу к домику Циолковского.

Улица круто шла под гору, за ней у горизонта переливалась Ока и синел подернутый вечерней дымкою лес. Домик стоял на самом краю улицы. Окруженный деревьями, старый, заурядный, провинциальный, но милый сердцу, как морщинки на руках матери. Ныне его скромные очертания известны всему миру. Я обошел дом, дергая ручки дверей, хотя знал, что время позднее и дом-музей давно закрыт.

— Вам кого? — окликнули с другой стороны улицы. Там на лавке сидели женщины в пестрых платьях. Я подошел к ним и объяснил, что прибыл из Ленинграду и не знаю, где проводятся чтения.

Полная пожилая женщина встала и направилась к дому. Она долго шарила в кармане своего просторного, как парус, платья, нашла ключ, открыла дверь и пригласила в дом. Делала она все просто, по-домашнему, будто знала меня давно.

Дощатые стены, чисто вымытый пол и поседевшие от стирок домотканые половики. Их я запомнил сразу, так как вырос в провинции и в памяти раннего детства остался дощатый выскобленный пол и вот такие половики.

Женщина зажгла в передней настольную лампу и удалилась в угол, где стоял телефон. Пока она листала телефонную книжку и неловко набирала номер, я стоял на пороге и смотрел.