Мамонты

Но когда на экране шел «Председатель», когда герой хватал своей единственной рукой пастуший бич и, хлеща им о землю, поднимал на ноги обессилевших коров и гнал их вон из хлева, на проклюнувшуюся по весне молодую траву; когда он, не зная, как заставить людей выйти на работу в поле, ощеривал рот — и тучи воронья испуганно срывались с деревьев, заглушая карканьем непечатный текст монолога…

Пусть верит или не верит сегодняшний пресыщенный читатель и зритель, но даже в рабочих просмотровых залах «Мосфильма», где никого ничем не удивишь и не проймешь, люди не отрывали взглядов от экрана, не смели проронить словцо, едва сдерживали учащенные дыхание и, всё-таки, вдруг срывались в слёзы.

Это был прорыв в другой уровень правды, в другой уровень искусства. Больше того — в другой уровень жизни, который, впрочем, так и не наступил.

Фильм «Председатель», искореженный, искромсанный цензурными поправками, всё же пробился на экраны кинотеатров. Его смотрели миллионы зрителей. Михаил Ульянов даже получил за эту роль Ленинскую премию.

Но ленту не разрешили продавать заграницу. И там ее смотрели полулегально, из-под полы, как нечто крамольное и неприличное…

Вопросы, заданные финскими коллегами на пресс-конференции в правлении колхоза имени Дзержинского, позволяли Догадываться, что наши друзья видели и «Председателя», и Другие фильмы на ту же тему, что они читали книги русских Писателей-деревенщиков — Федора Абрамова, Владимира Тендрякова, — и потряслись ими не меньше нашего.

Значит ли, что эти книги и эти фильмы были неправдой? Что правда была иной, противоположной — как в не менее знаменитом кинофильме «Кубанские казаки», где урожай выше крыши, нагружай, выгружай и всё прочее в рифму, где колхозники гарцуют на кровных рысаках, где играют и поют и любят друг друга под хорошую музыку?..

Ответ неоднозначен.

Еще молодым журналистом я навидался северных колхозов, опустелых, заросших бурьяном, где на крылечках трухлявых изб сидели старухи, которых тут оставили умирать и которые, завидев в руках репортера блокнот и карандаш, твердили глухо, не поднимая глаз: «Раньше плоко жили, теперь корошо живем…»

Они, эти комяцкие старухи, не знали звуков «х» и «ф» и были связаны древним родством крови с финнами.

Но я бывал и в таких колхозах, тоже северных земель, где сытенький председатель, барабаня пальцами по письменному столу и хитро щурясь, предлагал: «Хотите — скажу, у кого из наших колхозников по сколько денег в сберкассе? Не поверите!»

И никто из нас, писателей и журналистов, не решился напомнить ему о тайне вкладов. Нет, мы лишь вздыхали обнадеженно: дай-то бог…

И сейчас, увидев своими глазами вереницы новых кирпичных домов на улицах колхозного села, мы только порадовались тому, что здесь живут в достатке.

Потому и задан был еще один вопрос, уже не финнами, а кем-то из наших:

— Всеволод Викторович, а если начистоту… В ваш колхоз гостей возят потому, что он, извините, показушный? Есть что показать? Как и у соседа вашего, Макара Посмитного, в колхозе имени Буденного?..

Председатель кивнул — мол, и это понимаем, — ответил прямо:

— Если хотите начистоту, то пожалуйста. У Макара Анисимовича — что ни день, то делегация. Работать не дают. Да и бюджет колхозный трещит… А нас еще не так сильно объели.

Слова эти можно было считать знаком того, что пресс-конференция окончена и дорогих гостей приглашают отобедать.

Столы накрыли здесь же, в зале заседаний, потребовалась лишь небольшая перемена декораций: на свежие полотняные скатерти выставили угощенье.

Я учитываю редакторский и читательский сарказм по части подробных описаний всякой снеди на пиршественных столах — уф, прямо слюнки текут!.. — увлеченного смакования напитков — ну, вздрогнули и понеслись!.. — но, право же, в данном случае эта словесная дегустация не является дешевым приемом расхожего чтива.

Я преследую здесь иную цель, и вовсе не случайно в недавнем эпизоде в детском саду зафиксировал внимание на стенде «Что мы сегодня кушали», на карманчиках с листками «пшенная каша», «борщ украинский», «компот из свежих яблок», — и на том, как заинтересовались этими листками финские писательницы Эйла Пеннанен и Марья-Леена Миккола.

Нет, это вовсе не дань беллетристике, а попытка сказать нечто важное.

Итак, на стол были выставлены огородная зелень, всевозможные соленья — ведь была самая пора засолки, — еще какие-то закуски и заедки. Но коронным блюдом, которое было подано тотчас, в самом начале трапезы, оказалась жареная курица.

Я уж было написал, что «каждому дали по жареной курице», но вспомнил, что всё было отдельно: куриные ножки, грудки, спинки, крылышки, и всё это было восхитительно зажарено, было мягко, пахуче, хрустящее, как только и умеют в украинских едальнях, где дичь, минуя холодильник, идет прямо с насеста на сковороду. Больше того, были поданы плавающие в жиру потроха — печоночки, сердечки, пупочки, — они были разложены в отдельные мисочки по всем правилам самурайского обряда харакири.