Мамы-мафия (ЛП)

Вкус бабушки Вильмы был – ну, это было красное дерево. Красное дерево в массиве, красное дерево облицованное и полированное. Во всяком случае, очень много красного дерева. Некоторые предметы мебели были такими широкими, что они не проходили в дверь. Наверное, дом был построен вокруг них, другого объяснения не было. Из прихожей, обшитой панелями красного дерева, с гардеробом и телефонным столиком красного дерева, справа можно было попасть в жилую комнату, где дыхание форменным образом отшибала высокая, до потолка стенка красного дерева и два буфета красного дерева. Журнальный столик красного дерева чудесно гармонировал со староанглийской коричневой кожаной кушеткой на коричнево-синем персидском ковре, подходящем к коричневым бархатным шторам. Буфеты были такие громоздкие, что их вполне можно было переоборудовать в стойла для маленьких животных, если заменить двери на металлическую сетку. Для зайцев или для кучи морских свинок или даже для маленьких коз там бы вполне хватило места. Даже обшивка батарей отопления была выкрашена в красное дерево.

Кухня, по левую руку от прихожей, была маленькой кишкой, оборудованной высокими, до потолка, шкафами красного дерева, там было раздаточное окно со створками красного дерева, выходящее в столовую, куда рядом с обязательным буфетом – кроличьим стойлом красного дерева Лоренц впихнул наш старый кухонный буфет. Здесь стоял большой обеденный стол из полированного красного дерева и подходящие стулья красного дерева с коричнево-бежево-голубой обивкой такого же психоделического узора, как и шторы на окнах. Особенность этой комнаты – люстра была тоже из красного дерева. Из столовой можно было попасть в зимний сад, который сейчас представлял собой кладбище растений, потому что никто не поливал цветы бабушки Вильмы с тех пор, как она умерла. Зато кресла здесь были из ратана, а не из красного дерева. В отличие от пианино.

Плитка в большом гостевом туалете была такого же коричнево-дерьмового цвета, как и тамошняя сантехника, а вершиной всего был вязаный крючком держатель для туалетной бумаги, который Юлиус надел на голову, после того как его вытошнило.

– Я думаю, что меня тоже сейчас вытошнит, – заявила Нелли.

Я тоже.

– Я думала, что папа вынес всё из дома, – сказала я, крутя в руках рулон туалетной бумаги. На ней был узор из жёлтых цветочков, бабушка Вильма, наверное, хранила её в держателе с семидесятых годов.

– Он и вынес, – сказала Нелли, почти рыдая. – Он поставил у нас в гостиной пару коробок. Я подумала, что ужасную мебель он отдал Красному Кресту или что-то в этом роде.

– Нда, наверное, это было не так просто. Большинство из них, наверное, можно вытащить из дома только с помощью крана, – задумчиво произнесла я. – Вероятно, для этого придётся разбирать наружную стенку. И что со всем этим делать Красному Кресту?

– Сжечь, – рыдала Нелли. – Наверное, где-то мёрзнут бедные люди, и им срочно нужны дрова!

На верхний этаж при жизни бабушки Вильмы мы ни разу не ходили, но надежду, что там, может быть, всё выглядит лучше, нам пришлось быстро похоронить. В так называемой швейной комнате Лоренц составил мебель Юлиуса – его кровать, комод, шкаф для одежды, столик для игр и икеевский ящик для игрушек с красной крышкой. Всё это поместилось между швейным столиком бабушки Вильмы и мебельной стенкой высотой до потолка – тоже красного дерева. Вместо бархатных штор оливкового, по-моему, цвета Лоренц повесил небесно-голубые занавески с облаками из бывшей детской Юлиуса. Занавески были слишком длинные, зато они придавали яркую нотку оливковому ковру и оливковым обоям.

– Пещера монстров, – пробормотала Нелли.

Но Юлиус был рад. На его голове по-прежнему сидел держатель для туалетной бумаги. Увидев свои игрушки, он засиял. Его хорошее настроение не могло быть поколеблено так быстро.

Новая комната Нелли, бывшая гостевая бабушки Вильмы, была выстлана нейтрально-серым покрытием, а шкаф для одежды был в виде исключения не из красного дерева, а из фанеры с облицовочной сосной. Как и комод с узкой кроватью. Это были остатки мебели из прежней, юношеской комнаты Лоренца, и на них ещё болтались плакаты из восьмидесятых годов. На стене висел плакат АББА.

Нелли бросила свой рюкзак на кровать и ударилась в крик:

– Я здесь не останусь! Это наглость! Никто не может от меня этого потребовать! Я хочу назад к папе!

Я тоже, подумала я, но вслух этого не сказала. И, собственно говоря, я не хотела назад к папе, ведь это папа был во всём виноват. Папа был просто свинтус. Этот дом – просто ужас. Такой среды обитания не пожелаешь даже злейшему врагу.

Когда я увидела спальню, в которую Лоренц засунул мою постель, я сразу поняла, что здесь я, наверное, не смогу уснуть. В приглушённом свете люстры мне казалось, что бабушка Вильма злорадно подмигивает мне из трёхстворчатого зеркала красного дерева.

– Смотри, мама, здесь можно блевать прямо на стену, – сказала Нелли, видимо, для того, чтобы подбодрить меня. – Во всяком случае, это не бросится в глаза.

Это было последней каплей.