Мамы-мафия: противоположности разъезжаются (ЛП)

– Вот именно, – ответила Мими. – И Ронни, очевидно, выяснил, что он хочет усыновить ребёнка. Но я не хочу. Ни в коем случае. Мы уже слишком стары для процесса усыновления. Известно, что он может длиться годы. И в тот момент, когда ты наконец прижимаешь к себе ребёнка, появляется его настоящая мать и забирает его.

– Да, в кино, – заметила я. – И в грустных книгах.

– Я не хочу усыновлять детей, – повторила Мими.

– Так скажи ему об этом.

– Он не говорит со мной на эту тему. Только с ЗвёзднойМамочкой13 и с ЖужжащейПчёлкой68 или как там называют себя эти бабы. И я не хочу, чтобы он заметил, что я за ним шпионю.

– Мама, лавовая лампа сломалась. Она ничего не делает.

– Лавовая лампа должна сначала нагреться, – ответила я. – Мими…

– Ты можешь спокойно назвать меня МарципановаяСвинка218, – предложила Мими, хитро улыбаясь.

– О – да, я как раз хотела это предложить.

Мими засмеялась.

– Я знала. Тебе это понравится. А вот Анна закидала меня серьёзными упрёками. Она считает недостойным преследовать мужа в чате и выдавать себя при этом за другого человека.

– Было бы недостойно последовать за мужем в стрип-бар и там выдать себя за стриптизёршу, – сказала я. – Тем не менее я считаю, что разговор лицом к лицу – это наилучший вариант.

– Кто бы говорил, – возразила Мими.

Я смущённо промолчала.

– Мама, я хочу новую лавовую лампу. Эта какая-та плохая. Она ничего не делает.

– Все лавовые лампы плохие, малыш. Надо только иметь терпение.

– Это как с мужчинами, – заметила Мими.

– Ты несправедлива!

– Да? Бонрон70 сообщил МарципановойСвинке218, что, по его мнению, его жена неспособна взять ответственность на себя. В том числе и за чужого ребёнка. Моя жена – сдержанный, закрытый человек… Что означает – я холодная, как собачий нос.

– Это только твоя интерпретация.

Мими пожала плечами.

– Да. Но зерно истины в этом есть. Я не уверена, что я бы смогла, даже если б захотела, полюбить усыновлённого ребёнка как своего собственного. В нашем возрасте уже не получишь на руки младенца. Тебе скорее всего передадут бедного малыша, который половину своей жизни провёл в детской психиатрии.

– Чушь!

– Подумай сама, как может ребёнок, у которого нет любящих родителей, выдержать без последствий первые годы своей жизни?

– В этом и состоит прелесть усыновления: такие дети получают наконец любящих родителей.

– Да, и если они не умерли, то они живут и по сей день. На самом деле всё это выглядит совершенно иначе. Ронни прав: я не хочу отвечать за такого покалеченного ребёнка. Но не из эгоизма. А из страха. – В какой-то момент мне показалось, что Мими сейчас расплачется.

– Поговори с ним об этом!

– Только через мой труп. Кроме того, мне очень интересно, что ещё можно выяснить, прикинувшись марципановой свинкой. Сегодня вечером я спрошу его, какова его жена в постели.

– Ты играешь с огнём, – предупредила я.

– Да, – ответила Мими. – А то я вообще ничего себе не позволяю. Ты успела поговорить с Пэрис?

– Нет, она возвращается из Венеции только завтра.

– Позвони ей и пригласи её на послезавтра на кофе, – велела Мими. – Мы не можем терять время. Герр Мозер сказал, что он освободит магазин к концу следующей недели. И Ронни отложил для нас чудесный паркет из дерева оливы. Его почему-то пометили вторым сортом. И поэтому он по очень выгодной цене. Ты увидишь, просто сказочный паркет. И для полок у Ронни есть совершенно фантастическая идея.

– В конце концов мы поселимся в этом магазине, – сказала я.

*

– Мне показалось, что твои родители немного удивились при виде меня, – сказал Антон тем же вечером. – Надеюсь, они не разочарованы. Они смотрели на меня довольно ошарашенно.

– Они всегда так смотрят, – ответила я. – На незнакомых людей.

– Наверное, родители автоматически становятся ужасно недоверчивыми. Когда я себе представляю, что Эмили когда-нибудь свяжется с каким-нибудь типом… да, я тоже буду не в восторге.

Эмили, как всегда, висела на Антоновом рукаве и тоже смотрела на меня без особого восторга. Если она и на мальчиков будет так смотреть, то Антону можно не волноваться.

– Я слышала, что ты была прекрасной пчёлкой, – сказала я ей.

– Зачем вам пианино, если вы на нём не играете? – ответила Эмили. Этим она задела моё больное место. Ребёнком я очень хотела играть на этом инструменте, но мои родители с самого начала утверждали, что я немузыкальна, и поэтому тема была исчерпана. С моими детьми я, конечно, намеревалась поступить по-другому, но когда ты пятнадцать или шестнадцать раз тащишь на урок музыки маленькую ревущую девочку, колотящую в воздухе руками («Я не хочу играть на этой дурацкой флейте!»), то придётся прийти к выводу, что это не для моего ребёнка. То же относится к детскому хору («Я не хочу петь с этими ненормальными!») и урокам гитары («У учительницы воняет изо рта!»). Сейчас я возлагала все надежды на Юлиуса. Может быть, он захочет учиться игре на фортепьяно и тем самым поддержит музыкальную честь нашей семьи.