Манарага

– Сразу, сразу после “Парсифаля”, хотя вся постановка была выдержана в сине-серо-черных тонах, там и сполоха красного не было, все получилось, все было прекрасно, но я была не очень собой довольна, я тебе рассказывала, что с Марко у меня отношения не очень, они были не очень и до “Парсифаля”, и сейчас по-прежнему не очень, хотя все, все критики писали про меня, что я спела как бы вопреки всему и вытянула спектакль, не я одна, конечно, вытянули мы с Эриком, Марко все топил собой, давил и топил, давил и топил, и утопил бы, если бы не мы, а мы вытянули, просто вытянули за волосы из этого сине-черного болота, и спектакль получился, и все были довольны, но я говорю, что я собой не очень была довольна, ты знаешь, я жестока к себе, так вот, я думаю, милый, что эта тяга к фанданго, к теплу, невероятная просто жажда живых цветов возникла у меня как реакция, с одной стороны, на это сине-черное дерьмо, а с другой – я рассталась с Борисом, я к чертям поругалась с Илоной, лучшей подругой, а дурочка Марта навсегда уехала в свою Америку, как говорится ade, mein schönes Vaterland, я всегда любила мужчин, ты знаешь, но в ту зиму я их просто воз-не-на-видела, я стала почти бестелесной, я даже перестала мастурбировать, я разбила вибратор молотком, осколок мне грудь поранил, я выбросила вибратор и все прошлое в помойное ведро, al diavolo, мне было так плохо, но весь год пела я на удивление хорошо, хотя внутри была серая, серая, серая пустота, омерзительная, гадкая, и я однажды, как сомнамбула, зашла в Hermès просто так, с улицы зашла и увидела платье цвета фанданго, и это было как всплеск, как сполох, как вспышка, как будто я попала в Андалузию на танец цыганок, и я сразу его купила, даже не меря, схватила, просто окунулась в него лицом, в этот цвет, как в стихию, а потом стала покупать другие, другие, еще, еще, в разных магазинах, искала этот цвет, как одержимая, везде, в некоторых я никогда раньше не была, магазинчики, мелкие, еще, еще, еще, разные платья, дорогие, дешевые, надо мной подсмеивались продавщицы, я покупала, покупала стремительно и носила, носила, носила, словно доспехи, чтобы спрятаться, чтобы выжить, это был фанданго, мой цвет, мое спасение, моя защита от мира, от боли и серости, от гадости, от блядства, моя броня, а потом… я встретила тебя.

– Милая, знаешь, я тоже был… – начал он, но палец снова прижался к его пухлым губам.

– И даже есть шуба цвета фанданго из живородящего меха. Шуба! Она прекрасна. Она питается снегом и дождем. Кому отдать эту шубу?

– Отдай мне.

Она серьезно посмотрела на него:

– Ты знаешь, а тебе пойдет.

– Правда?

– Уверена.

Он поцеловал ей руку, оставив коричневатый отпечаток:

– Ты божественна!

– Я знаю, милый. Но ты опять забыл про меня.

– Прости, прости!

Они втянули по порции порошка. Запили водой.

И снова захрустели.

– Это прекрасно… – бормотала она.

И вдруг замерла:

– Дорогой…

– Что, милая? – он перестал жевать.

– Дорогой мой человек… – лицо ее словно окаменело.

– Что, что, Диана? – он с испугом уставился на нее.

– О чем ты сейчас говорил?

– Что я говорил?

– Ну, этому… сейчас…

– Кому?

– Ну, ты говорил…

– О чем? Кому?

– Ты говорил про нефритовый стержень.

– Нефритовый стержень? – он поднял брови.

Она взяла в свою руку большой палец его руки и сжала.

– Нефритовый стержень. На котором все держится… стер-жень… – она напряженно вглядывалась в его широкое лицо, – стер-жень… стер-жень…

– Ах… – он улыбнулся липкими губами и сразу обмяк.

Щеки его порозовели:

– Стержень… да, да… милая… это… да… маэстро! Вы… то есть…короче, мы благодарим вас. От души. Вы свободны.

Я поклонился, быстро снял халат и колпак, собрал свой чемоданчик.

Они молча пожирали друг друга глазами, она держала его за большой палец.

– Гонорар, – напомнил я.

– Ой! – толстяк стряхнул оцепенение, шлепнул себя ладонью по вспотевшему лбу, вытащил из внутреннего кармана пакет. Протянул, оставив на бумаге липкие следы жженого сахара.

Я обнажил деньги, пролистнул.

– Сумма корректна! – подтвердила блоха.

– Абдуллах вас проводит, – пробормотал толстяк.

Я вышел за дверь.

12 апреля

Ночь: аэропорт Шарль де Голль. Выпив в баре текилы со льдом и съев теплый сэндвич с лососем, направляюсь на мой рейс: 23:40. Стамбул. Завтра вечером чтение рассказов Чехова для одной полубандитской турецкой семьи. Старые клиенты, читал им уже восемь раз. И все – Чехов. По пути захожу в туалет. Облегчаюсь. Мою руки, разглядывая себя в зеркало. Нельзя сказать, что лицо мое приветливое. Подпольный образ жизни откладывает отпечаток. И уже первая седина в волосах видна. Но глаза спокойные. Это главное. Красная блоха даром электронную кровь не пьет…