Манчестерский дневник

— Так, — проверял он, — всё необходимое отнесено ещё со вчерашнего вечера в Йешиву: молитвенник — сидур, молитвенное покрывало-талит — ничего брать с собой не нужно, да и нельзя. Абсолютно ничего! Леви стоял и с педантичностью разглядывал свой гардероб, тщательно проверяя и вытаскивая все предметы из карманов — переносить ведь в Шаббат ничего нельзя! На столике образовалась и росла горка из бумажек, ключей, зубочисток, салфеток. Леви тыльной стороной ладони отодвинул горку с центра на край стола. Потом он с любовью и удовлетворением осмотрел свой гардероб: белую в чёрную полоску рубашку, чёрный в синюю полоску костюм, чёрные полусапожки с резинками по бокам, нужными для того, чтобы держаться на ногах, так как ни шнурков, ни молний, ни застёжек сапожки не имели. Леви стал неторопливо и сосредоточенно одеваться, нашёптывая:

— Благословен Ты, Г-сподь, одевающий нагих!

Надел чёрную плюшевую шапочку на голову, на эту шапочку надел шляпу. Ещё раз похлопал себя по пустым карманам и только после этого спустился вниз. Мистер Лайтнер уже ждал его вестибюле.

— Как же быть с ключами, которые нужно взять с собой? — с беспокойством подумал Леви.

Мистер Лайтнер, как-будто прочтя его мысли, протянул ему резиновый поясок с приделанными к нему кольцами, на которых болтались поблёскивающие ключи.

— Нет-нет. Это не надевают на ремень, — инструктировал мистер Лайтнер, — только поверх пиджака. Вот так. Правильно. Это — Шаббат-белт. All right? Тов. Мистер Лайтнер удовлетворённо вздохнул, собираясь выйти из дома.

— Да, всё правильно. Всё — логично, — размышлял про себя Леви — этот Субботний поясок несёт на себе функцию кушака, прижимая плотнее к телу пальто, пиджак или китель. Ключи являются его скрепляющим и даже, может быть, украшающим элементом, переносить ничего не надо — значит, правила не нарушены. Ловко придуманно.

Они вдвоём вышли на улицу. Было тепло и очень свежо. Только совсем изредка пролетающее озорное облако бросалось безобидными охапками воды в прохожих, освежая и увлажняя этой водяной пылью их утренние лица. Рванные серые тучки спешили кто-куда, каждое в свой Молельный дом или ещё куда-то, а между ними выглядывало сине-синее небо. Лучи прячущегося солнца охотно участвовали в этой игре свето-тени, охотно преображая всё окружающее. Путь, который они с Михой в будние дни одолевали на машине, теперь измерялся неспешными шагами. Но пусть и неспешными, прошли они его быстро. В Йешиве и её учениках, за пройденное короткое время, вряд ли могло что-либо измениться, но атмосфера в ней ощущалась определённо праздничная. Откуда взялась эта атмосфера, и что это за был такой приподнятых дух? Леви и мистер Лайтнер медленно поднимались по ступеням здания: это праздничность витала даже в самом воздухе, почувствовал Леви, в них самих, в стенах здания, во всех окружающих предметах — в самой природе сотворённого. Мистер Лайтнер, Леви, все присутствующие в здании, все вместе молились Бесконечному, Иррациональному и Непостижимому Благословенному Творцу. Отдельные голоса людей сливались в один дружный хоровой звук, многократно отражаемый стенами и его эхо поднималось, дрожало, растворялось в каком-то другом неземном измерении. Стоящие люди также слегка дрожали и покачивались в такт произносимым словам, как пламя свечи подрагивает, когда тянется к небу. Молящиеся стояли по двум сторонам большого зала, в стенах которого были высоченные до потолка окна. В эти окна заглядывали любопытные деревья, которые тоже как будто участвовали в этом упоительном действии Благодарения: раскачивались вместе с людьми, раскачивались всем своим деревянным телом, всеми ветвями. Все, всё и вся благодарили Благословенного Творца и Хозяина за то, что они есть.

После молитвы возвращались Миха с Леви той же дорогой, которой и пришли в дом Собрания. Дома их ждала хозяйка, белорусский мальчик по имени Рома, две девушки из Лондона, приглашённые самим хозяином, мистером Михой Лайтнером. Одна из девушек на вопрос, как её зовут, представилась Eigentaal. Леви удивился такому, для него странному имени, хотел сказать ей, что по-голландски оно значит «Свой язык», но сдержался, промолчал. Что делали здесь эти девушки? Почему они здесь были? По сердечному гостеприимству мистера Лайтнера? Или по его желанию объединить молодые, родственные и одинокие души в счастливую семью? Действительны, наверное, были обе причины нахождения этих гостей, юношей и девушек в доме мистера Лайтнера. Если шидух, сватовство, такое б-гоугодное дело, почему же себя в нём не попробовать, вот так ненавязчиво и спонтанно? В прошлом месяце, рассказывал мистер Миха, ездил он в Амстердам на свадьбу русского паренька и голландской девушки. Вполне вероятно, что начало отношений этих молодых людей не обошлось без вмешательства и участия этого рьяного в своих бескорыстии и благодетели человека.

Гости прикладываются к стопочкам, отпивая чуть-чуть машке-водочки, берут песенники-беншенки, затягивают:

— Что дурень, едешь на ярмарку? Не купляешь, не продаешь, что ты робишь зварку?