Маньчжурские правители Китая

Правители Китая признавали превосходство европейцев в материальной культуре. Но свою духовную культуру они ставили превыше всего. По этому поводу американский миссионер Грэйвс в 1889 г. писал: «Китайцы не могли не видеть превосходства западных народов в военных кораблях, заходящих в их порты; лучшее вооружение и современную выучку войск; комфорт и роскошь в местах проживания иностранных купцов, прекрасные дороги, освещенные улицы и водопровод в Гонконге и Шанхае». Но, замечает Грэйвс, «многие китайцы подчеркивали, что это всего лишь чистая материальная цивилизация, которая проявляется в грубой силе, а в интеллектуальном отношении европейцы не могут идти ни в какое сравнение с китайскими мудрецами, с их знаниями добродетели, с их утонченными рассуждениями».

^{Чжэнь Фэй — любимая наложница императора Гуансюя}

Вторжение иностранных держав в Китай, несомненно, было актом произвола, агрессии и вандализма против китайского народа. Оно не только вызвало героическое сопротивление китайских патриотов, но и внесло переполох в стан правителей Китая, которые увидели в этом угрозу своим привилегиям, покушение на их великодержавные амбиции. Эту мысль выразил выдающийся русский китаевед XIX в. В. П. Васильев: «Считая тысячелетиями свое мировое значение, презирая все остальное человечество, как не могущее проникнуться его великими принципами, Китай вдруг был выбит из своей проторенной колеи. Не по доброй воле вступил он в сношения с другими народами, открыл иностранцам свободный доступ в свои гавани; скрепя сердце, увидел он себя поставленным в необходимость учиться у тех, которых он считал такими невеждами».

Некоторые китайские историки, идеализируя движение ихэтуаней, пытались изобразить их только в «розовом свете». Они якобы не допускали жестокости к своим противникам. Так, Фан Вэнь-лань в книге «Новая история Китая» писал, что «жестокость и разнузданность были характерны не для ихэтуаней, а для миссионеров и перешедших в христианство китайцев». Такое утверждение недостаточно объективно. Не обеляя иностранных миссионеров и китайских христиан, следует подчеркнуть, что ихэтуани на своем пути истребляли всех, независимо от возраста и пола, миссионеров и соотечественников-христиан и превращали их жилища в пепелище. В такой жестокости надо винить не ихэтуаней, а их главарей, отравлявших сознание восставших ядом ненависти ко всему иностранному.

«Движение ихэтуаней, — писала Н. М. Калюжная в монографии „Восстание ихэтуаней (1898–1901)“, — объективно направленное против империалистического гнета, при всех его недостатках и отрицательных чертах, было справедливой борьбой китайских народных масс, а героизм и патриотизм повстанцев заслуживают глубокого уважения».

Иностранные миссионеры, жившие в глубинных районах провинций Шаиьдун, Шэньси и Шаньси, были истреблены. Их головы выставлялись в китайских храмах. Их детей мучили и убивали на глазах матерей, которых затем насиловали, пытали и обезглавливали. Тела убитых выбрасывались за городские стены. Один из главарей ихэтуаней, прибыв из Пекина в Тяньцзинь в июне 1900 г., похвалялся перед своими подопечными:

— В Пекине мы казнили японского переводчика из японского посольства. Мы схватили его, отрезали ему нос, уши, губы, пальцы; искололи тело, а из кожи на его спине вырезали себе пояса; из груди вырвали его сердце.

Потрясая копьем перед ихэтуанями, он с гордостью продолжал:

— Вот это мое заговоренное копье было воткнуто в землю, а рядом с ним лежало теплое, еще трепещущее сердце японца. Перед живым сердцем врага мы совершили челобитье и неистово молились, чтобы божество Гуаньлаое даровало нам неслабеющую силу и храбрость в бою и охраняло нас от вражеских козней. Затем мы рассекли сердце на кусочки и съели их. И если в моей груди есть частица вражеского сердца, то мне не страшен никакой враг.

Речь шла о секретаре японского посольства Сугияма, зверски убитого 11 июня 1900 г. в Пекине.

Жестокость ихэтуаней имела свои социально-классовые причины. Невыносимый классовый гнет, отчаянная борьба за существование, голод, нищета, моральное угнетение — все это явилось той объективной почвой, на которой культивировалось их озлобление.

Еще древние китайские мыслители правильно подходили к объяснению причин ожесточенности китайского народа и связывали это не с какой-то патологией, а с социальными условиями. Китайский мыслитель Мэнцзы, живший в III в. до н. э., писал: «В урожайные годы большая часть молодежи бывает доброй, а в голодные — злой. Такая разница происходит не от тех природных качеств, которыми наградило их небо. А случается это так оттого, что бедствия от голода погружают их сердца во зло». Здесь верно подмечена природа ожесточения: полуголодное существование обостряет чувства человека, ожесточает его.