Мандаринка на Новый Год (СИ)

— Да как можно спать, когда такие новости? Доброе утро, Глеб Николаевич! — последнее уже в трубку. — Недоброе? Ну, извини, просто у меня тут такое — только к тебе могу обратиться, уж прости, что разбудил. Что случилось? Рассказываю, слушай. Прихожу я, значит, утром, домой из гостей — а у меня дома, в постели моей средней дочери, лежит голый парень. Нет, я звоню тебе не как травматологу и не потому, что я его из окна выкинул. Ах, почему не выкинул?! Ну, во-первых, он здоровенный лоб под два метра. Согласен, не аргумент. А во-вторых, он — твой сын. Что значит: «Какой сын?!». У тебя их сколько? Да не ори ты так! — Стас убирает трубку от уха. — Капец у тебя папаша горластый, — это уже Нику. И снова в телефон: — Ну, проорался? Нет, я не шучу. Абсолютно серьезно. Что я сделал? О, ну я был в негодовании. В страшном, да. Что они? Ну, они у меня оба в ногах тут валялись. Долго валялись — с полчаса, наверное. Долго и убедительно. Ну, ты же знаешь мое доброе сердце. Простил. Простил и благословил. Так что теперь твоя очередь. Приезжай… благословлять детей. Да, все есть у меня для благословения. Полный буфет и холодильник. Даже этот твой поганый сидр есть, к которому ты в последнее время пристрастился. Все, приезжайте. Ждем.

Стас нажимает отбой.

— Слушай, Николай, ну отец твой… Что за манера у этих заведующих: чуть что — сразу орать? Но ты не переживай, — хлопает Ника по плечу. — Я своих зятьев в обиду не даю. Ладно, дети. Идите в душ и завтракать будем. А потом у нас гости.

С кухни Люба и Ник выходят так же — держась за руки. И уже на выходе их настигает голос Стаса:

— На тот случай, если я неясно выразился: в душ — по отдельности!

Люба и Ник переглядываются и дружно улыбаются.

Глава двадцатая, в которой герои вьют гнездо и учатся жить вместе

— Тебе нравится?

— Нормально.

— Что — и цвет не смущает?

— Люба, почему у меня такое ощущение, что унитазом в нашей квартире буду пользоваться только я? Если тебя не смущает розовый цвет — то почему меня должен? Это вообще вещь сугубо… утилитарная.

— Ты портишь мне все удовольствие! — она с досады притопывает ногой — прямо посреди зала сантехники в строительном гипермаркете.

— Я согласен доставлять тебе удовольствие, — он наклоняется к ее уху. — Но не здесь же. И не в процессе покупки унитаза.

Ник довольно наблюдает за выражением смущения на ее лице.

— Как тебе тот ламбрекен?

— Люба, что из ЭТОГО является ламб… этой штукой?

— Вон та штучка сверху, с драпировкой. Красиво. Тебе нравится?

— Угу.

— Что — угу?

— Нравится.

— Что именно тебе нравится?

— Ну, этот… ламберекон.

— Ламбрекен! Ты даже название не запомнил!

— Зачем мне знать название того, что будет висеть на окне?

— Ты портишь мне все… — и тут она замолкает под его насмешливым взглядом.

— Николай, да оставался бы уже у нас ночевать.

— Нет, спасибо. Мне завтра на работу рано, а от вас очень далеко ехать. Подниму вас тут ни свет, ни заря.

— Ну, вызывай тогда такси. Может, еще чаю с кексом на дорожку?

— Спасибо, Стас Саныч, но — нет. Очень вкусно, но больше не хочу.

— Мое дело — предложить.

А потом они уединяются в ее комнате.

— Ну чего ты упрямишься? Оставался бы у нас ночевать.

— Угу. Чтобы меня твой отец прибил. Он довольно ясно высказался на этот счет. Что, дескать, в своей квартире можем делать, что хотим. А тут — ни-ни.

— Ну и не надо «ни-ни». Кто тебе мешает спать на диване в гостиной?

— Ты!

— Я?! — предельно округлив глаза.

— Ты! Блин, — он проводит рукой по волосам. — Я думал, что раз мы жених и невеста, то хоть как-то сможем… А тут этот ремонт все время пожирает. Батя твой высокоморальный. Дэн сволочь завистливая, — Ник совсем удрученно вздыхает.

— Малыш Звероящер скучает? — она прижимается к нему, стоящему у самой двери в комнату.

— У нас секс в последний раз был в новогоднюю ночь! А сейчас, слава Богу, февраль уже на дворе!

— Кто-то говорил мне, что три месяца без секса — это вообще ни о чем, и от этого не умирают…

— От этого не умирают. От этого с ума сходят!

Только тут Ник сообразил, что в процессе диалога его ненавязчиво прижали к двери. И засунули ладошки под толстовку. Он хотел возмутиться. И, разумеется, не смог. Лишь выдохнул жалобно:

— Ты что творишь?…

— Молчи, мужчина. Когда женщина делом занята.

Он начал задыхаться. Потому что она перекрыла ему кислород своими поцелуями. Потому что долго и мучительно сражалась с «молнией» на джинсах. И когда ее рука наконец-то преодолела последнее препятствие в виде резинки на трусах, он застонал.

— А ну тихо! — его повелительно цапнули за нижнюю губу. — Тихо, кому я сказала!

Он попробовал быть тихим. Но это было невероятно трудно. За что она ему мстит этой медлительностью и неторопливостью?! Этими почти невесомыми движениями?! Снова теряется все вокруг. Туман вожделения, только ее губы и дыхание, только ее пальцы там. Он не выдержал этой пытки, сорвался, сжал свои пальцы вокруг ее ладошки. Вот так, сильнее, резче, пожалуйста… Она поняла, умница, девочка. И… и… и…