Мандариновые острова

Я даже рассердился. Не на себя, конечно. На этого Валю Дубца. А чего он! Это же из-за него я чуть не навернулся! Сам стол занял, а я должен тут куковать! Не выйдет!

Так что я быстренько поехал к столу и привстал в кресле, чтобы увидеть, чего он там делает. Дубец постарался сразу локтем загородить, только ничего не вышло. Я увидел!

— А ну, покажь! — сказал я.

С ним иначе нельзя, только приказы понимает. Нервный он какой-то.

— А чего, чего?! — завёлся вдруг он, я даже не ожидал.

— Ну покажи, говорю, — это я от неожиданности с ним так заговорил.

Ну, так заговорил, как будто он Пашка. Или Толик. Или даже Серый. Хотя нет, не Серый. Но Пашка или Толик — точно.

А Дубец, то есть Валька, вдруг на меня посмотрел и локоть убрал. Которым загораживался. Так что я мог всё увидеть. В подробностях.

Он там, оказывается, рисовал! То есть не совсем рисовал, а перерисовывал. У него такая бумага была, большая, с альбомный лист, только тонкая, так что всё просвечивало. Папиросная. И он положил её на картинку и эту картинку перерисовывал. Ручкой. Даже тремя ручками — обычной, ну, синей, а ещё зелёной и чёрной. Классно получалось.

И картинка! Картинка была классная! Дубец свой лист как-то утянул, а мне картинку дал посмотреть, с которой перекопировал. Ничего себе картиночка! Я сначала только ничего не понял, потому что там не просто один какой-нибудь рыцарь был или чего-нибудь такое. А там просто много-много линий было, и они все друг с другом так смешались, что сразу ничего не разберёшь. А потом я глаз разглядел! И уши! И хобот с клыками! С бивнями то есть. Ну, и всё остальное.

Там, на картинке, битва была нарисована! Со слонами! С мечами ещё, и с копьями, и на слонах ещё такие башенки были нарисованы, и луки ещё были, конечно, и стрел целые тучи, просто в воздухе нарисованы, и… И… И тут я пригляделся ещё лучше и понял. Ну, понял, почему Дубец локтем загораживался. Там знаете кто воевал? Женщины! Только они были… ну… вообще без ничего! Голые, короче! Только с мечами и копьями! И луками! Кла-а-асс! Вот это да! Ничего ж себе!

— Кла-а-асс! — сказал я.

Дубец только кивнул.

Мне сразу же захотелось показать картинку народу. Ну, Толику с Пашкой, значит. Пусть заценят! Я уже картинку зацапал и даже почти развернул своё кресло, но тут вспомнил, что картинка-то всё-таки, ну, как бы не совсем моя. Валькина она.

— Ты это, — сказал я и нос почесал картинкой. — Тебе там долго ещё перерисовывать?

Валька вытащил свой полупрозрачный лист и на него посмотрел. Я тоже посмотрел. У, хитренький какой! Он там только слона перерисовал и ещё этих, ну… женщин. С копьями. А остальные всякие вещи не стал.

— Я в седьмую тогда, — сказал я. — Временно. Если чего…

И поехал. И пока до двери ехал — всё ждал, чего скажет Дубец. А он ничего не сказал. Так что я так и докатил до седьмой. С картинкой.

А в седьмой чай пили. С конфетами. Это я ещё из дверей увидел, потому что стол у них в палате не как у нас, в углу, а прямо посередине, у окошка. Ну, и они там все втроём сидели и пили чай.

Чай, понятно, Зинченко достал. Ему на кухне всегда дают. Прямо целый чайник дают, уже заваренный. Мне вот фиг дадут, несправедливо! Я вздохнул, в дверях развернулся и обратно поехал. Не совсем обратно, конечно, а к холодильнику. Потому что «Вечерний звон» я в холодильник убрал: они когда холодные — вкуснее в сто раз, как я думаю. «Белочки» и прочие я уже съел, так что оставались только эти. Самые вкусные. Я всегда самые вкусные на потом оставляю. Даже когда, допустим, котлету с картошкой ем, то стараюсь, чтобы котлета на последний укус была. В самом конце. Под компотик.

А Пашка, например, наоборот — котлету съест и сидит, пюре по бортикам размазывает. Никакого у него удовольствия в будущем. Одно пюре.

Так что я свои конфеты достал и опять поехал в седьмую. К чаю.

Зинченко как «Вечерний звон» увидел, так сразу — хоп! — чуть не с обёрткой в рот засунул. И тут же мне свою запасную кружку отдал с чаем. Он не жадный, вообще-то, просто такой… Как сестрица Александра говорит — «непосредственный».

Пашке с Толиком тоже досталось по конфетине. Их же три было. Толик на меня взглянул так… вопросительно, но я только рукой махнул. Всё понятно, я же привёз, значит, и самому досталось. Как-нибудь. Ну да ладно, у них там ещё вафли были, молочные, так что вафлю взял. Ничего так. Хрустят.

Пашка сразу стал свою фольгушку — ну, от конфеты, — ногтем разглаживать. Он из них потом плащи делает. Для рыцарей. Золотые и серебряные. Ничего так получается, только трудно в мешок убирать — они рвутся. Не рыцари рвутся, конечно, а плащи. Приходится новые делать или пока на тумбочке выстраивать, если жалко. Только долго на тумбочке не простоят — какая-нибудь нянечка обязательно норовит всё в ящик смахнуть. Или Зоя Алексевна, сестра-хозяйка, разорётся. Мешают они им прямо. Непорядок. Как же. Лучше бы тараканов потравили. Как я думаю.

Пашка ещё у Толика фольгушку взял. Ну, а мы ещё по вафле. Это Пашкины вафли были, оказывается. Когда ещё по кружке выдули, Пашка наконец спросил:

— Чего это у тебя там?