Мандолина капитана Корелли

Агапетон, [68]

я так давно уже ничего не слышала о тебе, ты не писал с того самого, печального дня, когда я проводила тебя из Сами. Я пишу тебе каждый день и начинаю думать, что ты так и не получил моих писем или твои ответы не дошли до меня из-за войны. Вчера я написала самое лучшее письмо, там совершенно всё было сказано, и хочешь верь, хочешь нет, его съел козленок. Я была в ярости и побила его по башке ботинком. Наверное, это была забавная картина, и я знаю, ты бы смеялся, если бы увидел. Каждый раз, когда я что-то вижу, мне хочется, чтобы ты оказался рядом и увидел это сам. Я стараюсь все замечать для тебя, запоминать и фантазирую, что если напрягусь как следует, то смогу передать это тебе, чтобы ты мог все увидеть во сне. Если бы так было в жизни.

Мне так страшно, что от тебя нет писем потому, что тебя ранили или ты попал в плен, а ночью снятся кошмары, что тебя убили. Пожалуйста, пожалуйста, напиши мне, чтобы я снова могла дышать, чтобы сердце у меня успокоилось. Каждый день я жду тех, кто возвращается из Аргостоли с почтой для деревни, выбегаю, и каждый день – ничего, и я просто в отчаянии и не знаю, что делать, а в голове всё горит от беспокойства. Ну вот, сейчас декабрь, дни стоят очень холодные, солнца нет, дожди почти каждый день, и я представляю, что это небо плачет, как я. Меня знобит, когда подумаю, как же холодно должно быть в горах Эпира. Ты получил носки, что я связала для тебя, рыбацкий свитер и шарф? Правильно, что покрасила их в хаки? Или у меня ума не хватило сделать их белыми? Я надеюсь, что ты получил кофе, кувшинчик с медом и копченое мясо. Бедный мой милый, как тебе, наверное, там холодно, в этом диком месте, так далеко, что это почти чужая страна. Как ты, наверное, скучаешь по своей лодке, по своим дельфинам; а ты понял, что я знала о твоих дельфинах, которых теперь некому кормить рыбой, пока ты не вернешься?

Здесь всё то же самое, только начинает всего не хватать. Вчера я не смогла достать керосина для ламп, а на прошлой неделе не было муки, чтобы испечь хлеб. Отец сделал такие лампы с фитилем – он продел его сквозь пробку и пустил плавать в миску с оливковым маслом; он говорит, так в древности делали, но света мало, они сильно чадят и плохо пахнут. Кто бы мог подумать, что можно скучать по керосину?

Все говорят, как тихо и уныло у нас теперь стало, когда ушли все молодые мужчины, и мы гадаем, сколько из них вернется. Мне сказали, что Димоса убили, а жених Мариго попал в плен. Когда я слышу такое, я благодарю Бога, что это не ты, хотя это ужасно – желать, чтобы несчастье свалилось на других. Если тебя убьют, я не вынесу. Думаю, я сама умру. Я хочу предложить Господу взять меня вместо тебя, только чтобы ты жил. Нам, женщинам, стыдно, что мы не можем принести жертву, сравнимую с вашей, но каждая из нас взяла бы ружье и пошла бы с вами, если б это было возможно и разрешили сделать. Папакис дал мне маленький пистолет, и ночью я Кладу его под подушку, а днем ношу в кармане фартука. Если остров захватят, то здесь найдутся женщины и старики, которые будут стоять насмерть с метлами и кухонными ножами, – мы уже привыкли делать то, что раньше делали мужчины. Мы только не сидим в кофейне и не играем в триктрак. Мы часто ходим в церковь, а отец Арсений произнес много чудесных и трогательных проповедей. Он рассказал нам, что икона святого Иоанна сама по себе появилась перед пещерой, где жил Герасим, и это объявили подлинным архитворением. Кажется, даже Господь посылает нам знаки и показывает, что наше дело правое. Кто-то на днях сказал мне, что мы – единственная страна, не считая Британской империи, которая все еще сражается. Когда я думаю об этом, силы прибавляются – ведь это самая большая империя, какая только существовала в мире, а раз так, то как же мы можем проиграть? Я часто вижу английские военные корабли – они такие большие, что просто невероятно, как же они плавают. Я знаю, мы победим.

Вести с фронта такие хорошие, что кажется, победа нам обеспечена. Каждый день мы слышим, что все больше итальянских частей отогнали или разбили, и нам радостно, как Давиду, поразившему Голиафа. Кто бы мог поверить в это всего два месяца назад? Это казалось невозможным. Мы послали вас сражаться с ними ради чести, без надежды на успех, а теперь мы ждем вас домой как героев-победителей. Вся Греция разрывается от гордости и благодарности нашим мужчинам – великим больше, чем Ахилл и Агамемнон, вместе взятые. Говорят, вы отвоевали всю землю, из-за которой были споры в прошлом, и просто выбросили итальянцев из Албании. Какие вы молодцы, ваши имена будут жить вечно в сердцах греков, и мир навсегда запомнит, что случается, если кто-то посмеет нас обидеть! Мы так гордимся, мой Мандрас, так гордимся! Мы ходим с высоко поднятой головой и помним славное прошлое, которое римляне и турки отобрали у нас, а ты и твои товарищи наконец-то нам вернули. Настанет день, когда мы с Британской империей встанем рядом и скажем миру: «Это мы сделали вас свободными», а американцы, русские и другие пойти и пилаты опустят головы, и им станет стыдно, что вся слава досталась нам.

Дух войны здесь всех переменил. Папас, так сильно не любивший Метаксаса, Коколис, а ведь он коммунист, Стаматис, а этот – монархист, – все в один голос провозглашают Метаксаса величайшим греком со времен Перикла и Александра, и все превозносят военные успехи Папагоса. Они вместе трудятся, собирают посылки для солдат, а отец даже вызвался пойти на фронт врачом. Ему отказали, когда узнали, что он научился всему на кораблях и у него нет свидетельства. Ты бы видел его ярость! Он топал ногами по всему дому, я никогда не слышала, чтобы он произносил слово «хестон» [69]так часто и с такой злостью. Я рада, что его не пустили, но это несправедливо, потому что даже богатые люди приезжали к нему, а не шли к докторам с дипломами. У него дар исцеления, как у святого, – он только коснется раны, и та начинает заживать.

Мандрас, если б ты знал, какое развелось предсказательство с начала войны, вот бы ты посмеялся! Все гадают на кофейной гуще, чтобы узнать, вернутся ли их родственники, братья и сыновья и когда, дело прямо поставлено на поток. Жена Коколиса гадала мне и сказала, что кто-то приедет издалека и навсегда изменит мою жизнь, и она говорила это так серьезно, будто не знает, что я знаю, что она знает, что я жду, чтобы ты вернулся издалека.

Случалось плохое с итальянскими семьями, живущими на острове, и властям пришлось вмешаться, чтобы не поджигали дома и не творили других идиотских жестокостей. В Ликзури несколько горячих голов даже побили старика, который прожил здесь сорок лет и вывесил в окне наш флаг. Почему люди такие животные?

Ты будешь рад узнать, что Кискиса и козленок оба здоровы. Ну, я-то все равно рада, а раз мы скоро будем одно целое, значит, ты тоже должен быть рад. Надеюсь, тебе будет приятно узнать, что я решила приготовить собственное приданое. Мне кажется, у отца ни стыда ни совести, иногда я очень сержусь на него за то, что он отказывает как раз в том, что нормально для любой другой девушки. Он несправедлив, потому что слишком рационален. Он думает, что он – Сократ, который может не считаться с обычаем, а я теряюсь каждый раз, когда встречаю кого-то из твоих, и я не позволю, чтобы кто-то решил, будто тебя не одобряют, потому что никто к тебе так и не относится. Я начала вышивать тамбуром большое покрывало на. нашу супружескую постель, но пришлось распороть, потому что получилось нехорошо и оно выглядело, как дохлое животное. Я неумеха в этих женских делах, потому что мама умерла, когда я была совсем маленькой, и теперь мне приходится стараться научиться всему, что нужно знать с детства. Я начинаю с предметов для постели, потому что отсюда начнется наша жизнь, но потом я сделаю другие вещи для дома, чтобы вытаскивать их по праздникам или когда придут гости. Вышивание – такое скучное занятие, но меня утешает, что когда ты вернешься, то увидишь все доказательства моей любви к тебе. Я подумываю, хорошо бы сшить тебе жилет и вышить его золотой нитью, с цветами на фестонах и fil-tir'e, [70]чтобы ты весь горел на солнце, когда будешь танцевать.

На Рождество итальянцы бомбили Корфу, и даже отца потрясло их безбожие. По радио мы слышали, что англичане потопили много их кораблей. Надеюсь, что это так и есть, но все равно не хочу ничего об этом слышать, потому что для меня невыносимо, если жизнь тратится попусту, и так тяжело на сердце, когда подумаешь обо всех этих стариках, чьи дети сошли в могилу раньше их. Видела твою матушку на агоре, [71]она сказала, что у нее тоже нет от тебя вестей. Она так беспокоится, и на лице у нее больше морщинок, чем раньше. Пожалуйста, напиши ей, даже если не пишешь мне. Думаю, она страдает больше, чем я, если только это возможно.

Мандрас, с тех пор как ты уехал, у нас не было рыбы, и я начинаю скучать по ней. Мы ничего не едим, кроме бобов, как бедняки. Отец говорит, что они очень полезные, но от них раздувает живот. На Рождество нам пришлось обойтись без «курабьедес», [72]и без «христопсомо», [73]и без «лукумадес», [74]так что это был грустный праздник, хотя мы и старались как могли. Отец Арсений удивил нас всех тем, что не напился.

Помни, что здесь есть те, кто любит тебя и молится за тебя, и что вся Греция идет с тобой маршем, где бы ты ни был. Возвращайся к нам после победы, чтобы всё было, как раньше. Твои дельфины ждут тебя, и твоя лодка, и твой остров, и я тоже жду тебя – я, кто любит тебя так сильно и так скучает по тебе, словно ты – часть моего тела, которую отсекли. Милый мой, без тебя всё не так, и даже когда я чувствую себя счастливой, от этого мне больно.

Твоя любящая невеста Пелагия, которая с этими словами целует тебя.