Мандолина капитана Корелли

Просыпаюсь утром, десять градусов ниже нуля. Первый вопрос – кто сегодня замерз до смерти? Кто из сна соскользнул в смерть? Второй вопрос – сколько мы сегодня должны пересечь разбухших потоков, где вода заковывает в холод и стискивает яйца до боли и визга? Сколь миль будет сегодня по «дорогам» по пояс в грязи? Третий вопрос – каким образом греки умудряются нападать на нас в двадцатиградусный мороз, когда намертво заклинивает затворы наших винтовок? Вопрос четвертый – почему «дружественные» албанцы служат у греков проводниками? Пятый вопрос – какая из частей сегодня так безгранично устанет, что предпочтет сдаться уступающим силам противника? Только не «Джулия». Только не мы. Пока нет. Франческо совершенно перестал разговаривать со мной. Он общается только со своим мышонком. Еще одна атака на нас наших же самолетов, налет «СМ-79»-х, двадцать убитых. Мы узнали, что офицеры дивизии «Модена» получили приказ: те из них, кто не проявит достаточных командирских качеств, будут расстреляны. Наш полковник Гаэтано Тавони был убит под Малым Топоянитом, ведя нас в атаку после шестидесяти дней непрерывных боев. Господь упокоил его душу и вознаградил его заботу о нас. Итальянские женщины стали присылать нам вязаные перчатки, которые впитывают воду и примерзают к коже так, что мы не можем снять их. Франческо получил от матери panettone [81]и делит его с мышонком Марио. Отрезает ломтики штыком. Мы узнали, что Чиано и фашистские иерархи вступили в армию и патриотично предпочли продолжить бомбардировочные прогулки на Корфу, где нет противовоздушной обороны.

Как я ненавижу обмотки! Это дни белой смерти. Непросыхающие траншеи. Лед расширяется в сукне, кровь не поступает. Мы не испытываем к грекам ненависти, мы воюем с ними по неясным причинам и бесчестно, но мы всеми силами ненавидим белую смерть.

Признаться, боли вначале нет. Ноги выше обмоток распухают, а ниже ступни просто теряют чувствительность. Они зловеще расцвечиваются: появляются оттенки лилового, налет пурпурного, черного как смоль. Оттого что я очень большой, я целыми днями таскаю на себе в тыл наших пострадавших ребят. Я измучен, уже нет сил слышать, как они кричат от боли. Вместо обмоток я привязал шкурки зверьков, натертые изнутри ружейным маслом. Ботинки пропитал свечным воском. Вода все-таки затекает, и я живу в страхе перед белой смертью. Я слышу в палатках нечеловеческие вопли тех, кому ампутируют конечности. Каждые несколько часов я осматриваю ноги и натираю их козьим жиром, растопленным над спичкой. Я узнаю, что Грациани потерпел поражение в Африке. А у нас тринадцать тысяч жертв белой смерти. Даже греки оцепенели от холода, атаки стихают. Франческо, несомненно, сошел с ума. Рот у него постоянно двигается. Борода стала ледяным сталактитом, глаза закатываются, и он не узнает меня. Он нарочно делает под себя, чтобы насладиться мгновением тепла. Вся моя любовь превращается в жалость. Я сооружаю ему рукавицы из пары кроликов, оставив жир на внутренней стороне кожи. Он ест жир. Наша численность уменьшилась до тысячи человек, у нас пятнадцать пулеметов и пять минометов. Мы потеряли четыре тысячи человек. На наших позициях нет ничего, кроме белой смерти, горестного отсутствия друзей и одиночества этих диких мест.

В Клисуре на нас нападают дикие разъяренные греки. На нас, изможденных и полных печали. Франческо разговаривает с мышонком Марио: «Афины через две недели, место в истории для мыши Албании. Мышонок, который сверг короля. Марио-мышонок. Мышка, мыша, мыся». Мы не можем больше держаться, «Джулия» разбита, наши войска обезумели и охвачены гангреной, тела наши разлучились с душами. Дивизия «Lupi di Toskana» [82]приходит нам на помощь, и ее разбивают; они превратились из волков в зайцев, и мы зовем их «Lepri di Toscana». [83]Если ветераны «Джулии» не смогли победить, какие шансы у дилетантов? Их послали без продовольствия, в незнакомые места, которым не соответствовали карты. Без командира. Атаковали их тотчас же. Жертвы, жертвы. Нагромождение Голгоф. Их послали спасать нас, а выручали их мы.

Контратака. Поражение. Потеря Клисуры. Отчаянное послание от Каваллеро: «Предпримите последнюю попытку, заклинаю вас именем Италии! Готов прийти и умереть с вами». К едрене матери имя Италии! На хрен генералов, которые никогда не придут умирать с тобой! В рот вам вашу самонадеянность и лживые обещания подкрепления! Обожритесь своими поражениями, которые вы выхватываете изо рта у победы! Пропади пропадом эта легкомысленная война, которой мы не хотели и не понимаем! Да здравствует Греция, если это означает конец всему, этой белой смерти и этому снегу, окрашенному алым, этому черствому убийственному ветру, этим волочащимся кишками, этим раздробленным костям, этим животам, лишенным пищи, разорванным минометами и распоротым штыками, этим застывшим пальцам, этим заклинившим винтовкам образца 1891 года, этим изломанным юношам, этим невинным головам, лишившихся рассудка!