Мандустра

Недели за две до описываемых событий они спиздили в Ботаническом саду шесть головок красного мака, белый сок смазали табаком и пошабили, а головки пожевали, особенно он. Но это в принципе неважно.

Вечером ему стало совсем хуево, а на следующий день вообще уже ужасно хуево. Они вызвали «скорую помощь». Приехали две тетеньки в белых халатах. Они (не тетеньки) по причине хуевого состояния лежали голые под одной простыней, а дверь почему-то не захлопнулась, так что тетеньки сразу вошли, и было очень смешно.

РОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА

У Голованова рождался ребенок, судорожно выцарапываясь из тьмы жены Голованова, и, наверное, пытаясь перевести дыхание после мучительного и трудного пути вниз к свету. Сам Голованов стряхивал пепел сигареты и шел по улице, на которой противно зеленели деревья, и люди сновали туда-сюда, как мыши, шарахаясь от машин.

«Вот еще будет этот маленький бурдючок», — подумал Голованов, и тут подул резкий ветер, который брызнул Голованову пепел в глаза.

— Тьфу ты, черт! — поморщился Голованов, и тут же ему на ногу наступила облезлая бабушка в платке.

«Жизнь — отвратительная, скучная гадость, — думает Голованов, протирая глаза. — Считается, что бабочкам лучше летать над цветами, но они же не могут пьянствовать, сидя в креслах, хотя они и цветные… Ничего не понятно. Надо звонить в роддом, жене, наверное, сейчас трудно, зато она потом будет худой и приятной, ей не будет мешать этот живот, и я буду ее… Впрочем, ребенок все раздерет своим существом. Фигня, пойду в бар».

Голованов шел, уворачиваясь от людей то туда, то сюда. Тут еще машины добавляли раздражения, и солнце светило желтым шизофреническим светом. Но потом он свернул в боковой переулок и стало приятнее.

«Приятно, когда такие цветные домики, словно растения, правда, отсюда никуда не уедешь. Живешь в Москве, и нужно тренировать сознание видеть в этом камне Китай или Данию. Я думаю, надо сейчас выпить, и лишь потом что-нибудь подумать. Надо позвонить в роддом — нужна дружеская поддержка. Поддержка или подвязка. Одно и то же… Господи, как надоели эти штампы».

Мысли вцепились в мозги Голованова, как пчелы в волосы, и ему все это надоело. Опять бульвар — опять люди. Если постараться, то людьми можно пренебречь. Как в математике.

«Да, людьми можно пренебречь, — подумал Голованов. — Тогда на фига еще один? Сын меня. Будет лето — он будет копаться в песочке, будет зима — он будет есть мороженое, пить портвейн или орать в коляске… Молоко, портвейн, сигареты — всего лишь слова, всего лишь названия. Сменяется одно — наступает другое, а я вот так и хожу вокруг да около, а оказывается, все уже сменили вино на гашиш, как меняют школу на работу».

Голованов встал около бара, насмешливо подмигивая своему отражению в стекле.

Он открыл дверь.

— Спецобслуживание! — сказали ему.

«Ну ладно, черт с вами… Пускай грузины дают вам трешки, а мне лень. Мой сын когда-нибудь придет сюда, словно внук или правнук».

Голованов покашлял и долго думал, не закурить ли еще сигарету, и тут случилось событие: к нему подошел человек и попросил закурить. Голованов дал закурить и долго размышлял.

«Они говорят со мной, — думал Голованов. — Со мной заговорил представитель этого фона… Черт, когда же уберется это мерзкое солнце! Впрочем, надо врубаться в психологию. У меня рождается ребенок, я должен буду помнить этот день, будто это событие. Ребенок в конце концов умрет, а я должен буду запомнить все это. Но надо выпить!»

Голованов пошел в следующий бар, а потом ему надоело, и он купил вина в магазине, где очередь толкалась и бурлила, пихая его предметами и руками. Все казалось суетой, если бы мозг не вносил свой порядок во внешнюю сторону событий.

Начался дождь, он лил на Голованова, не понимая, что это — Голованов; люди в конце концов разбежались кто куда, и Голованов остался на площади, мокрый и странный.

«Уйти в подворотню, — думал он, приглаживая мокрые волосы. — Уйти вообще. Уйти в камень. Улететь, как летучая мышь. Уползти в другое пространство. Я уползаю, отложивши яйца. Я отложил яйца в песок, пускай тот, кто придумал, тот думает. Я иду пить вино в подворотню, где был Китай».

На самом деле Китай пообвис от дождя мокрыми растениями, которые перестали напоминать платан, но зато там не было людей, а были мокрые камни и серое небо. Голованову стало сыро и холодно, нужно было скорее выпить, и он смерзшимися пальцами вырвал пластмассовую пробку, словно больной зуб.

«Ура, ура, — думал Голованов, хлебая. — Я пью, я чувствую вкус и цвет. Я вижу пейзаж вокруг меня, то, что было Китаем, да будет Данией!»

Он развеселился, запрыгав от радости. Люди смотрели из залитых дождем окон на пляшущего дурака.

«Дания — страна дождей, пампасов и белых волос. Где-то здесь, среди камней сидит голубой Кьеркегор, который гуляет по Копенгагену. Мне везет больше, чем ему, я люблю свою жену, а сейчас у меня уже будет сын».

Голованов сделал большой глоток; к сожалению, закурить не представлялось никакой возможности — сигареты пропитывались влагой, как вата бензином.