Манечка, или Не спешите похудеть

Завтракали впятером. Пятым был рыжий котяра, на удивление толстый, пушистый, с нахальными зелеными глазами. Бездомную зверюгу успел спозаранку откуда-то притащить за пазухой Кот. Будто вовсе не был бродячим, малый кот с ленивым достоинством пожирал кильки в томате из банки. Мося страшно суетился, подливал всем чаю, очевидно, чувствуя себя здесь уже хозяином.

— Кошечку бы нашему Рыжику, — умильно лопотал Кот, запуская пальцы в густую кошачью шерсть и жмурясь от удовольствия.

— Кошечку я вам как-нибудь принесу, — пообещала Маняша. Она подумала, что дурной нрав Мучачи станет гораздо терпимее, если у нее появится друг.

— Обойдешься двумя, — строго предупредил Кота Виталий. — А то дай волю — разведешь тут кошачий питомник.

Прощаясь со стариками, Маняша сказала:

— Если нужно будет, позвоните.

— Откуда? — пожал плечами Мося.

Такую редкую вещь, как сотовый телефон, еще мало кто имел. Маняша всего раз видела мобильник у директрисы.

— Тогда придите. Только вечером, днем я на работе. В общем, вот… — Маняша черкнула на бумажке адрес.

Бродяги долго махали им вслед у калитки.

…И снова было то, с чего все началось, только в обратном направлении и в утреннем свете: бомж и Маняша шли мимо трусливо брехнувшей из подворотни собаки, мимо дачных строений, вдоль деревьев с диском слабого солнца на голых ветвях, по узкой тропинке, пружинящей палой хвоей…

Дачный автобус довез их до вокзала. Надо было опять привыкать к этому миру, где они теперь ощущали себя немного лишними. Не в силах сразу расстаться, бродили по городу, заново с ним знакомясь, открывали для себя не замеченные ранее, трогательные и веселые городские подробности: круглые часы, впаянные в монолит высокого здания, — обе стрелки остановились на числе 12 в неизвестно каком Новом году; маленький колокол, подвешенный над старой церковью между двумя могучими колоколами, словно заботливо охраняемый ими; половину вывески на доме — «…херская». Первая половина — «Парикма…» — была вертикально прислонена к стене.

— По Тверской, Ямской, Херской, — пропел Виталий, смеша Маняшу.

Время бежало по улицам рысаком, а прощание затянулось. Не вписалось в скачущее вечным галопом движение минут и часов. Маняша смотрела в лицо Виталия с углубленными складками в углах твердого рта и предчувствовала, что отпущенная судьбой радость еще не израсходована. Что-то будет, по-детски поверила она, что-то хорошее и светлое, как Новый год…

Когда стемнело, Виталий испытал два жгучих желания. Ему захотелось уцепиться за Маняшу с безумной силой, с отчаянием человека, падающего вниз с головокружительной крутизны, и одновременно не видеть, не знать ее никогда. Больше того — напрочь забыть Маняшино милое, опасно родное лицо. Она так и не попросила его остаться или прийти к ней после. Маняша явно прощалась с Виталием насовсем, и он не знал, благодарить судьбу за Маняшу или проклинать.

Они подошли к знакомой Виталию улице. Сглотнув сдавивший горло ком, он сказал:

— Я когда-то жил в этом квартале. Давно…

Маняша остановилась:

— Вот мой дом.

Как громом пораженный, Виталий воскликнул:

— Твой дом?! Не может быть!

— Может.

— Но это же… — Расплывчатые мысли, как палые листья в тумане, закружились у него в голове. — Мы встречались в детстве?

— Встречались, — сдержала улыбку Маняша.

— У тебя был красный сарафан!

— Да, в белый горошек. А у тебя — зеленый мяч.

— Почему ты не сказала сразу, что ты и есть та девочка?..

— Ты не спрашивал. Да и зачем?

— Чтобы я не был груб с тобой… Тогда, вначале, — эти слова дались ему с трудом.

— Ты не был груб. Ты был честен.

— Я помню твое окно, — вздохнул он. — Во-он! Твое? Оно светится.

— Тетя Кира, должно быть, приехала еще утром…

Он бросил на Маняшу неуверенный взгляд, прикоснулся губами к ее прохладной щеке:

— Может, когда-нибудь встретимся. Город у нас небольшой.

Виталий устремился к спасительной тени арки. Прислонился к стене, прижал к груди руку — дыхание жгло, саднило, рвалось судорожными толчками. Или сердце. Отдышался, и что-то острое кольнуло ладонь. Он запустил пальцы в нагрудный карман куртки. Щепка. Светлая с внутренней стороны, платиновая с наружной, заостренная таким образом, как случается, когда выдираешь ее из отслоившейся от дерева щербины.

…Маняша стояла на ступенях, пока ее разгоряченное лицо не обрело свой привычный цвет. Толкнула дверь подъезда и шаг за шагом начала всходить по лестнице, впервые обозначая себя главным действующим лицом в будущей пьесе. Но Маняша не старалась представить, что сию минуту произойдет. Она вдруг вспомнила детские мордашки в журналах, и набухшие бутоны ее нераскрытых сосков заныли тревожно и тонко.