Маневры памяти (сборник)

Старушки на лестнице того огромного дома на Охте (Большеохтинский, 10), где Егор с моей сестрой доживали свой век, говорили с Егором особенными голосами. И не только о том, как что мариновать и как солить. Ему отдавали на хранение запасные ключи от квартир, просили совета, как удачней превратить лоджию в летнюю комнатку, а то и просто звонили в дверь, когда срочно или даже совсем не срочно были нужны плоскогубцы, дрель, стеклорез. Чаще же всего – его руки, его сметливость, его улыбка. Представить себе, что Егор когда-либо ожидал благодарности, значило просто его не знать. Заботясь обо всех рядом раньше, чем о себе, – а особенно о старых, больных, одиноких (как-то сразу чуя, у кого что не ладно), о детях, о животных, – у Егора почти никогда не было времени на себя самого…

Однажды на даче, когда он, ступая по жердочкам, как эквилибрист, забрался на стропила своего королевского парника, чтобы то ли заклеить, то ли покрыть чем-то образовавшуюся в полиэтилене щель, соседка (парник Егора стоял у самого забора) вдруг включила насос и стала обливать Егора через забор водой из шланга.

– Люся! Люся! – закричал Егор. – Ты что?! Что с тобой?

Кричал-то он кричал, да только как-то тихо… Скорей, изумленно вопрошал. Не умел он кричать. И соседка, она была вдовой бывшего начальника Егора, вовсе не перестала делать того, что делала. Вода хлестала. А Егор был в одежде. И день был совсем не теплый. И Егору по мокрой скользкой пленке было никак с парника не слезть. И соседка почему-то плакала.

– Ну, Люся, – уже совсем другим голосом говорил скрючившийся на парнике мокрый Егор. – Ну, что ты? Что у тебя случилось?

Она приезжала на дачу каждый день и вечером уезжала в город, чтобы утром следующего дня, потратив два часа на дорогу, приехать снова…

А еще, конечно, нельзя не сказать о растениях, посаженных Егором. Они росли в его парнике, да и на всем участке так, как ни у кого из соседей, словно понимая, как им повезло. К Егору приходили, как только он появлялся у своих парников, не только соседи, а еще и виляющие хвостами соседские собачки. Он им всегда что-нибудь привозил. Уезжая на несколько дней, а то и на месяц, я оставлял Егору свою кошку. Для Луши, естественно, это оборачивалось курортом. Атмосфера книг Габриэля Маркеса – это немного о дачном мире, точнее же, об индивидуальном мире мужа моей сестры. Во всяком случае, тут не обходилось без штрихов какой-то мистики. В садово-огородной империи нашего северо-запада, в жилые пятна которой три сезона из четырех мигрирует множество наших сограждан, превращающихся здесь в существа совсем иные, нежели те, кем были они в городе, мистики вообще хоть отбавляй.

Месяца через три после смерти Егора я стал свидетелем того, как моя сестра вынимает чайные чашки из стиральной машины. Я обомлел. Но оказалось, что машина отключена, и чашки теперь там просто хранились. И ни моя сестра, ни ее сорокалетний сын пользоваться стиральной машиной не умеют.

VIII

Абсолютно вылетело из памяти, в каком месте Замка размещался наш класс, когда мы были на втором курсе. Кажется все же, что было это рядом с так называемым фойе старого клуба, то есть уже в той части Замка, что выходит своими окнами на Фонтанку. Детализация эта, впрочем, совершенно второстепенна…

Крутой поворот в нашей жизни приближался, но мы этого еще не знали, и третий курс наш прошел все еще в Инженерном замке. Наверно, мы уже были… точнее, мы уже стали готовы… еще точнее, уже подошли к сознательному и отчетливому ответу на главный вопрос – ту ли дорогу на всю жизнь выбираем.

Впрочем, от нашего ответа тогда уже мало что зависело.