Мангыстауский фронт

Саша повернулся к Бестибаю: может, проснулся? Так он ему сейчас объяснит… Но старик по-прежнему дремал или делал вид, что дремлет. Ни тряска, ни пыль, ни зной, от которого плавилась земля, а все вокруг струилось, переливалось, как живое, не трогали Бестибая. В своем островерхом — воинский шлем, да и только! — колпаке, закованный в негнущийся панцирь дорожного чапана, старик напоминал те мощные, загадочные камни-великаны, что разбросаны по всему полуострову. Саша не раз их встречал, когда колесил с нефтеразведчиками. Одинокая немота камней была непонятна, как и сама суровая земля, породившая их. Но то ведь камни… А почему старик молчит? Вот у них в деревне народ словоохотливый: что молодые, что деды, греющие кости на печи или на солнышке. А этот? Может, совсем плох — потому и не до разговоров? Быстрее бы до больницы доехать…

Но Бестибаю в дороге было лучше: меньше болела грудь, не донимал кашель, а главное — он снова в пути. Что из того, коли не качаешься в седле, склонясь к теплой верблюжьей шее, а втиснут в гремящую железную коробку, воняющую бензином? Все равно в движении. Тот, кто всю жизнь провел в седле, понимает, что это такое. Уходят по капле силы, будто вода из дырявого ведра; одно за другим угасают желания, и все больше думаешь о прошлом, которое, как дым от очага, обволакивает тебя… Все проходит — но дороги не кончаются.

Полтора столетия назад Вамбери — венгерский ученый — шел в Хиву через Мангышлак. Он остановился на ночлег в одном из адаевских аулов и спросил у женщины, угощавшей его кумысом: «Почему вы все время кочуете?»

Она удивленно посмотрела на человека в одежде дервиша, не понимающего очевидных вещей: «Разве не знаешь? Все движется в мире. Солнце, луна, звезды… Звери бегут, птицы летят, плывут рыбы…»

Прикрыв рот ладонью, женщина лукаво засмеялась: «Только покойники лежат на одном месте. Или ты неживой?»

«Я был поражен простотой и мудростью ее слов, — вспоминал знаменитый путешественник. — Жизнь — бесконечное движение. Неподвижность — гибель, мертвечина, небытие…»

Привычная дорога успокаивала и Бестибая. Что сетовать: судьбу не перехитришь, не изменишь. Но пока ноги твои не заскользили к пропасти, через которую перекинут мост тонкий, как волос, и острый, словно бритва, — ты жив, своими глазами видишь небо, солнце, землю. А сегодня и сын с тобой. Даст аллах, вернется и Жалел. Не может быть, чтобы не вспомнил о родной земле. Хотя кто знает… Сыновья не ходят за скотом. Они — нефтяники. Своя у них жизнь, своя дорога, на которой свои радости и печали. И разве не ты помог им сойти с пути предков?

Не напрасно ли? Держали бы в руках курук — не остался бы под старость один в Майкудуке. Что теперь переливать из пустого в порожнее. Иной доли не хотел ты своим детям. Или забыл Туйебая? А потом Форт-Александровский[12], где не знал, что будешь есть завтра?

Нет, нет и нет. В Кара-Бугазе открылись твои глаза, так зачем же закрывать их через столько лет. И разве на мельнице поседела твоя борода? Так о чем жалеть…

У каждого дела — свое начало. Так и в жизни. Для Бестибая другая жизнь началась в Кара-Бугазе, на берега которого он перекочевал перед революцией. До Кара-Бугаза Бестибай, как и все, у кого не было своего скота, пас чужих верблюдов. Принадлежали они богатому родичу Туйебаю. Двенадцать лет, как один день, прошли по кругу: рассветы, кочевья, весны, зимовки — и вот первая седина уже заблестела в бороде, а кажется, что ты еще и не жил.

Через двенадцать лет Туйебай позвал его к себе в кибитку.

— Говорят, у пепельной верблюдицы приплод будет, — лениво сказал Туйебай. — Бери верблюжонка. Теперь ты хозяин.

Бестибай прижал руку к сердцу, поклонился, сказал слова благодарности.

«Теперь ты хозяин!» Если бы так. Пока бай рядом — не бывать этому. Двенадцать лет не только пылью прокатились для кроткого сердцем Бестибая. Видел он, как джигиты Туйебая с родовым кличем «Жанбоз! Байбоз!» жгли юрты непокорных, в кровь избивали таких же бедняков, как и он. Вел их Сары — правая рука Туйебая. Его камча гуляла и по спине Бестибая, когда однажды недоглядел он и волки перерезали горло двум верблюжатам.

«Стереги добро! — хрипел Сары, стараясь ударить побольнее. — Или забыл, чей хлеб ешь?»

«Теперь ты хозяин!» Нет. Хозяин прежний — Туйебай. В любой момент может отобрать и верблюжонка, и жену, а захочет — и саму жизнь. Как бы ни ползла змея криво, в свою нору все равно вползает прямо.