MANIAC

Открытия физика Эренфеста не изменили мир, но ученый пользовался большим уважением таких корифеев, как Нильс Бор, Поль Дирак и Вольфганг Паули. Альберт Эйнштейн писал, что уже через несколько часов после знакомства с Эренфестом почувствовал, будто их «мечты и чаяния созданы друг для друга». Выдающиеся друзья Пауля восхищались не только его критическим мышлением и интеллектуальными способностями, но и кое-чем весьма особенным, добродетелями, которыми мог похвастаться не всякий великий ученый — Эренфест был порядочным человеком с характером и глубоким, порой переполнявшим его желанием понять, ухватить саму суть вещей. Он неутомимо искал то, что сам называл der springende Punkt, отправную точку, сердце материи, — ведь ему мало получить результат только логическим путем. «Это как танцевать на одной ноге, — говаривал он. — А суть в том, чтобы узнавать связи, значения и ассоциации во всех направлениях». Эренфест считал истинное понимание многомерным опытом, в котором участвует всё естество человека, а не только ум да разум. Он был атеистом и скептиком; ко всему примерял настолько жесткие рамки истинности, что иногда его же товарищи посмеивались над ним. В 1932 году под конец съезда в Институте Нильса Бора в Копенгагене, который посетили около тридцати самых видных европейских физиков, поставили пародию на «Фауста» к столетию Гёте. Паулю досталась роль самого Генриха Фауста, который сопротивляется чарам Мефистофеля в исполнении Вольфганга Паули. Дух убеждает его в существовании нейтрино, новой фундаментальной частицы, гипотезу о которой сформулировали недавно. Эренфеста называли «совестью физики» за его непримиримое несогласие с путем, по которому в первые десятилетия XX века пошли сразу все точные науки, а не только физика. И хотя в этом прозвище звучал скрытый укол, многие коллеги регулярно заглядывали к Эренфесту в гости. Его дом стоял через реку от Лейденского университета, и там они опробовали свои теории на нем и на его жене, ведь Татьяна Алексеевна Афанасьева и сама была уважаемым математиком. Она стала соавтором важнейших научных трудов Эренфеста, включая тот, который принес ему всеобщую славу; пусть успех никак не отразился на ее карьере, зато муж получил предложение занять пост глубокоуважаемого Лоренца. Супруги посвятили обзорную статью статистической физике — излюбленной теме наставника Эренфеста, печально известного Больцмана. Больцман был одним из самых яростных защитников атомной теории и настоящим первопроходцем — это он первым открыл влияние вероятности на поведение и свойства атомов. Он, как и Эренфест, пережил много горя за свою беспокойную и несчастливую жизнь; тяжелые приступы неконтролируемой мании и сильнейшей депрессии изувечили его, и последствия этих травм только осложнялись из-за ожесточенного антагонизма, который его революционные идеи порождали среди коллег. Эрнст Мах, убежденный позитивист, придерживался мнения, якобы физикам стоит рассуждать об атомах исключительно в теории, — ведь в те годы прямых доказательств существования атомов не было. Мах без конца насмехался над Больцманом и травил его, а как-то раз и вовсе прервал его лекцию и ехидно спросил: «Вы сами-то видели эти атомы?» Бык, как Больцмана прозвали друзья из-за его крепкого телосложения и редкого упрямства, приходил в отчаяние, получая критику в свой адрес. Пусть он и вывел одно из важнейших уравнений современной физики, дал статистическое толкование второго закона термодинамики, его психическое расстройство медленно, но верно развивалось и чем-то напоминало так замечательно описанную им самим энтропию Вселенной — прогрессировало постоянно и необратимо, приводя к неизбежному хаосу и упадку. Он признавался коллегам в том, что постоянно боится вдруг сойти с ума прямо во время лекции. В конце жизни он с трудом дышал из-за астмы, зрение ухудшилось настолько, что он не мог больше читать, а головные боли и мигрени сделались совершенно невыносимыми, и врач даже порекомендовал Больцману прекратить всякую научную деятельность. В сентябре 1906 года Больцман повесился, привязав короткую веревку к оконной раме в номере отеля Ples на отдыхе в итальянском Дуино неподалеку от Триеста, пока его жена с дочерью плескались в лазурных водах Адриатики.