Манящая бездна ада. Повести и рассказы

Но что бы я ни вытворял, ни поведение, ни взгляд Боба нисколько не менялись. Упоминаю об этом лишь в доказательство того, что он замечал мое кривляние в баре. Однажды вечером я поджидал Инес у них в гостиной, стоя у рояля, когда неожиданно вошел Боб. Плащ его был застегнут на все пуговицы, руки засунуты в карманы. Он поздоровался, кивнув головой, потом огляделся вокруг и прошелся по комнате с таким видом, будто меня не существует, будто своим кивком он уничтожил меня начисто; я смотрел, как он ходит взад и вперед мимо стола, топча ковер желтыми туфлями на каучуковой подошве. Он потрогал пальцем цветок, присел на край стола и закурил, глядя на цветочную вазу, повернувшись ко мне своим четким профилем, слегка наклонив голову, в небрежно-задумчивой позе. Нечаянно — я стоял, прислонившись к роялю, — я задел левой рукой басовую клавишу, но вышел из положения, нажав ее еще раз, и стал повторять тот же звук каждые три секунды, не сводя глаз с Боба.

Я испытывал к нему ненависть и какое-то унизительное почтение и продолжал с трусливой яростью бить по клавише в окружавшей нас тишине, пока внезапно не увидел всю эту сцену со стороны, как бы взирая на нее с верхней ступени лестницы или с порога двери: увидел его, Боба, безмолвного, отрешенного, а над ним колебание уходящей вверх тонкой струйки дыма; увидел и самого себя, высокого и неподвижного, отчасти торжественного, отчасти смешного, в полутемной комнате, каждые три секунды упорно бьющего указательным пальцем по басовой клавише. И я подумал, что повторяю этот звук не из пустой бравады, нет, я взывал к нему; эта глубокая басовая нота, которую снова и снова возрождал мой палец, едва замирала последняя вибрация, была тем наконец найденным, единственным словом, которым я мог молить его безжалостную юность о снисхождении и понимании. Он сидел не шелохнувшись, пока Инес не хлопнула наверху дверью спальни, собираясь спуститься ко мне. Тогда Боб встал и, лениво подойдя к хвосту рояля, облокотился на крышку, взглянул на меня и спросил с очаровательной улыбкой:

— Ну как, этот вечер будет вечером молока или виски? Порывом к спасению или прыжком в бездну?

Я не мог ему ничего ответить, не мог разбить ему кулаком физиономию; я перестал стучать по клавише и медленно убрал руку с рояля. Инес спустилась уже до середины лестницы, когда он, уходя, бросил мне:

— Ладно, возможно, вы импровизируете.

Поединок наш продолжался три или четыре месяца, но я не мог отказаться от вечерних посещений клуба — насколько помню, в то время проходил чемпионат по теннису, — потому что стоило мне не появляться там некоторое время, как Боб встречал мое возвращение еще более презрительным и насмешливым взглядом и с довольной гримасой откидывался в кресле.

Настал момент, когда я мог думать только о том, чтобы жениться на Инес как можно скорее, и тут Боб и его тактика изменились. Не знаю, как он догадался о моем стремлении жениться на его сестре и о той страсти, с какой хотел я это стремление осуществить. В этом стремлении моя любовь уничтожила прошлое, оборвала все связи с настоящим. Я больше не обращал внимания на Боба, хотя несколько позже мне вдруг пришло на ум, что он очень изменился за последнее время, и однажды я замер на перекрестке, проклиная Боба сквозь зубы, припоминая, что теперь на его лице отражалась не насмешка, а серьезная мысль и напряженный расчет, — так смотрит человек на грозящую опасность или сложную задачу, стараясь оценить возникшее впереди препятствие и соразмерить с ним свои силы. Но скоро я перестал придавать этому значение и даже стал думать, что на неподвижном, застывшем лице Боба отражается понимание моей подлинной сущности — той далекой, ушедшей в прошлое чистоты, которую мое страстное стремление жениться на Инес извлекло из-под груза лет и событий, чтобы сблизить меня с ним.

Потом я понял, что все время жду встречи, но понял я это, лишь когда Боб, войдя в клуб, присел за столик, где, кроме меня, никого не было, и знаком отпустил официанта. Я выжидал, разглядывая его, — он был очень похож на нее, особенно когда хмурил брови; и кончик носа у него, как у Инес, слегка сплющивался, когда он говорил.

— Вы на Инес не женитесь, — произнес он наконец.

Я взглянул на него, улыбнулся и стал смотреть в сторону.

— Нет, вы не женитесь на ней. Такое дело всегда можно расстроить, если кто-нибудь по-настоящему решил помешать ему.

Я снова усмехнулся.

— Несколько лет назад, — сказал я, — я очень хотел жениться на Инес. Но теперь мне от этого ни тепло ни холодно. Все же я могу выслушать вас, если вам угодно объяснить…

Он поднял голову и взглянул на меня, не произнося ни слова. Очевидно, ответ был у него наготове, и он ждал, пока я закончу свой вопрос.

— …если вам угодно объяснить мне, почему вы не хотите, чтобы я женился на ней? — медленно спросил я и откинулся назад, опершись спиной о стену. В тот же миг я понял, что никогда не подозревал, как и с какой беспощадностью он ненавидит меня. Он был смертельно бледен, улыбка змеилась на его сжатых губах.