Манящая бездна ада. Повести и рассказы

Она заворочалась в постели. Подумала о ком-то, кто был жив или выполнял непонятный обряд жизни, о ком-то, кто жил и выполнял этот обряд много веков назад и ставил вопросы, встречавшие лишь неизменное молчание. Женщина или мужчина — все равно. Подумала об огромном землекопе, опять о ком-то, о сострадании.

— Пока старик выполнял… — начал он снова; но тут зазвонил телефон, и мужчина встал, тонкий, проворный, сдерживая поспешные шаги. Он поговорил в темном коридоре и вернулся в спальню с недовольным, почти рассерженным лицом.

— Это Монтера из конторы. Остался подводить баланс и теперь… Теперь говорит, будто там что-то неладно, будто ему необходимо сейчас же меня видеть. Если ты не возражаешь…

Ей незачем было смотреть на его лицо, чтобы понять, чтобы вспомнить, что она с самого начала знала, для чего понадобился этот нелепый рассказ о старике; что он говорил, а она слушала лишь затем, чтобы ждать, вместе ждать телефонного звонка, подтверждающего свидание.

— Мас Ам, — произнесла женщина, усмехнувшись, чувствуя, как растет вокруг нее тоска. Она выпила рюмку одним глотком, поднялась, принесла бутылку и поставила на столик рядом с кроватью.

Мужчина не понял, он не хотел ни понимать, ни отвечать.

— Впрочем, если ты предпочитаешь, чтобы я остался… — продолжал он.

Женщина снова усмехнулась, не отрывая глаз от шторы, лениво колыхавшейся на окне.

— Нет, — отрезала она. Затем снова наполнила рюмку, наклонилась и выпила, не помогая себе руками и не пролив ни капли.

Мужчина постоял некоторое время молча и неподвижно. Потом вернулся в коридор за шляпой и пальто. Она спокойно дождалась шума отъезжающей машины; чувствуя себя почти счастливой посреди тишины и одиночества, встряхнула затуманенной головой и снова подлила коньяк в рюмку. Она была теперь уверена, убеждена в том, что это неизбежно, подозревая, что захотела этого, как только увидела колодец и там, в глубине, торс мужчины, который копал землю огромными белыми ручищами, без всякого усилия отдаваясь ритму работы. И все же она не могла совсем избавиться от недоверия: не могла уговорить себя, что сама сделала выбор, думала, что другие, кто-то или что-то, решили за нее.

Все было легко, и она это знала заранее. Она дождалась в саду, в остатках сада, как всегда за своим надоевшим вязанием, пока этот скот вылез из шахты, напился воды из кувшина и стал искать шланг, чтобы освежиться. Она махнула ему рукой и принесла шланг. Возле гаража она стала задавать какие-то глупые вопросы. Друг на друга они не смотрели. Она спросила, могут ли опять пробиться здесь цветы и растения, кусты и травы, хоть что-нибудь живое и зеленое.

Мужчина нагнулся, поскреб грязными, обгрызенными ногтями клочок песчаной земли, на который она показала.

— Может, — сказал он, поднимаясь. — Была бы охота и терпение, да еще потрудиться надо.

Быстрым шепотом, повелительно, не слушая его ответа, сжав руки за спиной и глядя на грозно нахмурившееся небо, женщина приказала:

— Когда все уйдут. И чтобы никто не знал. Клянешься?

Бесстрастный, отчужденный, ни о чем не расспрашивая, мужчина прикоснулся пальцами к виску и согласился глухим голосом.

— Возвращайся в шесть, пройдешь через калитку.

Гигант ушел не прощаясь, неторопливый, раскачиваясь из стороны в сторону. Старик прислушался к вечернему звону, возвещавшему пять часов, и велел кончать работу. Этим вечером она оставила в покое синасину; медленно, словно сомнамбула, не то раскаиваясь, не то не веря, она взобралась по лестнице и занялась ребенком. Потом стала из окна следить за дорогой, наблюдать, как постепенно темнеет небо. «Я сошла с ума или всегда была и осталась сумасшедшей, и это мне нравится», — повторяла она с невидимой счастливой улыбкой. Она не думала о мести, о расплате; мимолетно вспомнила о далеком непонятном детстве, о мире лжи и непослушания.

Землекоп пришел к калитке в шесть, за ухом у него торчал цветок с изжеванным стеблем. Она смотрела, как он очень медленно проходит по цементу, покрывшему убитый сад. Едва гигант остановился, она бросилась бегом вниз — отчаянная барабанная дробь ступеней под ее каблуками — и остановилась рядом, словно уменьшившись в росте, почти касаясь огромного тела. От него несло потом, она прочла тупость и недоверие в моргающих глазах. Встав на цыпочки, в наплывающем исступлении, она облизала губы, готовясь поцеловать его. Мужчина задохнулся и кивнул головой влево.

— Там есть сарай, — сказал он.

Она коротко, тихо рассмеялась, посмотрела спокойно, как бы прощаясь, на кусты синасины. Схватила его за руку.

— Нет, не в сарае, — возразила она мягко. — Очень грязно, очень неудобно. Или наверху, или нигде. — Словно слепого, она повела его к двери, помогла подняться по лестнице. Ребенок спал. Таинственным образом спальня оставалась неизменной, непобежденной. Упорно не сдавались широкая розовая кровать, скудная мебель, шкаф с напитками, колыхавшиеся шторы, знакомые украшения, цветочные горшки, картины, канделябр.