Манифест персонализма

Остается только определить, кто в каждом конкретном случае будет выступать судьей. Указания, которые были нами даны, конечно, могут искажаться в зависимости от индивидуальных суждений, поддаваться всякого рода мистификациям, идущим от инстинкта. Именно поэтому мы особенно остро ощущаем потребность в достаточно самостоятельных, как правило, лучше информированных и более беспристрастных духовных сообществах: международные суды, церкви существуют не для того, чтобы диктовать свои условия, а чтобы просвещать души людей. Они поставили бы барьер на пути не только индивидуального, но и коллективного произвола и защищали бы персоналистское право против права государственного и классовых притязаний различного рода, продолжая проливать свет и на частные вопросы, поскольку они входят в их компетенцию. Конечно, требуется, чтобы эти сообщества не выступали одновременно и как судьи и как заинтересованные стороны вследствие их привязанностей или по причине противоречий с временными обществами.

Наконец, в поисках такого равновесия между личностью и обществами надо считаться со все более возрастающим значением политических и экономических сообществ. В них личность в еще большей степени находится под угрозой. В эпоху семейно-ремесленной экономики человек, который не хотел никакого публичного признания, мог полагаться на самого себя и противостоять сильным мира сего. Власть оплачивала своих наемников и не стремилась вооружать всю нацию ради своих целей. Та же власть, которая завтра станет распространять свои державные права на любого мужчину, любую женщину, любого ребенка, будет одновременно с национальной экономикой распоряжаться и насущным хлебом каждого; она сделается притягательной силой, и следует опасаться того, чтобы завтра обладающие силой авантюристы не попытались установить режим духовного угнетения.

Вот почему мы стремились определить в политическом плане плюралистическое Государство, в экономическом плане — экономику, децентрализованную вплоть до личности, которые в совокупности с необходимыми объединительными органами были бы в состоянии обеспечить необходимую атмосферу и свободу для спасения личности. Рано или поздно сторонники того или иного блока должны будут признать, что именно в этом и заключается главнейшая проблема нашей эпохи. Мы не выполним миссии, возложенной на наше поколение, если не сумеем решить ее.

Январь 1935 г.

4. Принципы объединения

Кое-кто может посчитать, что только что высказанные позиции стремятся возвратить правоту и жизнь старому спиритуализму. Но спиритуализм отдает нафталином. Народ с недоверием относится к нему, и он прав: слишком часто в спиритуализме эксплуатация прикрывалась маской добродетели. Философы сторонятся его, и они тоже правы: спиритуализм слишком часто становился прибежищем для расплывчатых мыслей и посредственных чувств.

Дело в том, что «спиритуализм» в том виде, как его понимали наши предки, знает только один тип объединения, наследовать который мы совсем не собираемся. В самом деле, попробуйте только заговорить об объединении сил, и вы сразу увидите, как вырисовываются два вида реакций. Первый привлечет к вам толпы докучливых людей с пылкими чувствами и смутными идеями, которые даже дышать способны только в общей сумятице. Второй, опасаясь первых, отдалит от вас даже тех, кто мог бы придать объединению прочность. Возможно ли избежать этого двойного недоразумения? Мы полагаем, что да.

В совершенном сообществе сотрудничество было бы всесторонним. Каждый реализовал бы себя, руководствуясь собственными требованиями, последовательно и абсолютно свободно развивал бы свои способности, объединялся бы со всеми другими, опираясь на целостную концепцию мира и человека. Такова собственно религиозная связь.

Именно к такой сопричастности мы и устремляемся. Работа, которую ведем мы и наши оппоненты, то каждый в отдельности, то объединяясь, как братья-враги, имеет смысл лишь в том случае, если мы верим в зов истины, сколь бы неясной она ни казалась нам, и в величие, как конечное примирение, для достижения которого мы прилагаем свои усилия, каким бы далеким оно нам ни представлялось. Не так давно писателям задавали вопрос: «Для кого вы пишете?», а за десять лет до этого вопрос звучал так: «Почему вы пишете?» Некоторые литераторы оказались обескураженными таким поворотом дел. Когда этот вопрос ставится по горячим следам, я знаю, в какое замешательство приходят многие из наших даже самых искренних и пылких реформаторов. «Ради чего вы трудитесь?» Многие ссылаются на драматизм эпохи, потому что увидели в нем средство для собственного жизнеутверждения. Другие — потому, что любят сильные эмоции. Третьи — потому, что от заварушки к заварушке их затягивало в среду, которая, как правило, поглощала их. Ну а наименее способные к сопротивлению плыли по воле волн. Большинство людей просто проводит время: они либо вообще ничего не видят перед собой, либо видят одни слова.