Мания страсти

В то время он видится со многими китайцами, официальными и неофициальными лицами, и возле Альма[6] и вдали от Альма. О русских, кубинцах или африканцах он не говорит никогда. Он находит удовольствие в том, чтобы окружить тайной его с ними общение, что-то вроде персонального дендизма, на английский манер. Интересно, как ему удавалось получать туда визы, с которыми в ту пору было весьма напряженно. И что делал он в обществе этой молоденькой китаянки, с которой я неоднократно его видел и которую он представлял как свою преподавательницу. Откуда это запойное чтение, эта страсть ко всему, что имело отношение к философии, поэзии, живописи и истории этой цивилизации именно в тот самый момент, когда она, как казалось, была сметена окончательно? Откуда эти намеки на некий особый эротизм, как если бы речь шла — посреди этого пуританско-коммунистического пространства — о бомбе замедленного действия. В конце концов, он поехал туда однажды («Франсуа в Китае? Надеюсь, он неплохо там развлекается. — Можете не сомневаться»), если я правильно понял, это была для него возможность отправиться как можно дальше со своей преподавательницей, изящной и сдержанной мадам Ли, с ее постоянной улыбкой, всегда уклончивыми ответами, короткими смешками, которые она спешно прятала в кулачке, ее чернильными глазками. Он, я полагаю, был взволнован («ну да, я уже знаю две тысячи знаков, но самое забавное в разговорной речи — это повышение и понижение тона»). По возвращении он почти ничего не рассказывал, так, несколько ворчливых замечаний по поводу полицейского режима, два-три грубых анекдота, сарказм, но без ненависти: «подождем 2050 года». И, разумеется, полное молчание относительно личной жизни. В Пекине и Шанхае он много ездил на велосипеде, посетил немало пещер, могил, храмов, закрытых для широкой публики, имел контакты с подпольными организациями, и даже тайком, благодаря содействию мадам Ли, провел вечер со старым Мао, в его тесном кабинете, заваленном книгами из Запретного города. Какое впечатление от встречи с монстром такого уровня, революционером, гениальным стратегом, вне всякого сомнения, но в то же время одним из самых кровавых диктаторов всех времен? Ничего особенного, говорил Франсуа, очаровательный марсианин, большая подвижная и проворная черепаха, сумерки, И цзин, стихи, классические романы «У края воды», «Сон в красной беседке». И цитата из Чжуан-Цзы, вот эта: «Истинный путешественник не ведает, куда он идет, истинный созерцатель не знает, что находится у него перед глазами». В самом деле, весьма удобно не знать о массовых истреблениях, лагерях, арестах, тюрьмах, гигантский образчик черного юмора. Или желтого. Франсуа отгораживался. В его истории (которая очень многим не нравилась) было нечто запутанное, недоступное пониманию. «Так, стало быть, коммунизм преступен и абсурден? — Да. — Повсюду тот же катастрофический тупик? — Да. — Но тогда с какой стати делать исключение для Китая?» Молчание, и очередной взмах в сторону прошлого века. Тягостно. Он всегда отказывался присоединяться к общественному мнению, которое считал прорасистским. У него имелись свои основания, которые он не желал излагать, что-то действительно глубокое, затаенное. Он, всегда так владевший собой, как он оживлялся, когда речь заходила о Китае! Как привлекала его малейшая деталь, известие о забастовке, листовка, информация или дезинформация, полученная стороной, дипломатический инцидент, технологический шпионаж, отрывок стихотворения, судьба старинного свитка в Кантоне! В Китае нет свободы? Несомненно. Но в то же самое время я читаю такое вот описание издательской студии:

«Студия — это гибкая структура, состоящая из одного человека, как правило, журналиста или преподавателя, оснащенного телефоном, компьютером и адресной книгой, с помощью которой он составил свою команду авторов и книжных графиков: „Мы настолько пропитали всю издательскую систему, — продолжает тот же владелец студии, университетский преподаватель, переменивший профессию в погоне за крупными тиражами, — что мы ее окончательно видоизменили. Через два-три года рынок будет открыт для частных лиц, заработать станет возможно еще больше. Лично я готов…“ Станет понятным, что (скорее бунтовщики, чем диссиденты) владельцы студий не защищают ничего, кроме свободы бизнеса. Который сильно изменился».

Сегодняшнего Шанхая Франсуа бы не узнал. Все движется быстрее, движется к худшему, но также, возможно, и к лучшему. Коммунизм? Пф-пф. Национал-коммунизм? Пф-пф. Секта Фанлунгон и сто миллионов ее приверженцев? Пф-пф-пф. Власть денег? Засилье триад? Пф-пф-пф-пф.

«Тот, кому достается Великая Судьба, приспосабливается, но тот, что получает лишь судьбу незначительную, претерпевает ее».

А теперь переведем дословно: «Иметь Великую Судьбу — следовать за ней, иметь незначительную судьбу — подчиняться ей».