Манипуляция сознанием. Век XXI

Те нормы «смеховой культуры», которые позже были укреплены и доведены до крайности Жванецким, Хазановым и др., начали вводиться в середине 50-х годов в субкультуре той молодежи, которую называли «стилягами». Весь их разговор был пропитан иронией. Она казалась аполитичной потому, что была всеохватной, но само определение чужих как «плебеев» было вовсе не безобидным. Имелось и резкое отличие смеха «стиляг» от смеха «плебеев» – «плебеи» смеялись не над всем, многое в жизни обладало для них святостью.

Уже в середине 50-х годов в молодежной среде (особенно в среде студентов) непрерывно подшучивать, «как стиляги», стало в социальном плане выгодно. Ироничный язык (а значит, независимо от осознания, и взгляды, которые он отражал) стали престижны – даже несмотря на неодобрение большинства. Стиляги в некотором смысле стали «творческим меньшинством» (в понимании Тойнби). К тому же часть молодых учителей тоже стала говорить на таком языке, хотя и гораздо тоньше. Этот ироничный стиль приобретал нормативное значение. Оно стало очевидным в 60-е годы и сыграло важную роль в консолидации «шестидесятников».

Все мы в той или иной степени конформисты, и многие стали применять в общении эти приемы – подтекст, игру слов. Освоить эти подходы не стоило большого труда, но они сразу давали человеку авторитет, пусть и дешевый. При этом важен был именно стиль, а не качество острот. Как известно, стиляги как субкультура были грубо подавлены, но многие их «находки» стали распространяться в молодежной среде.

Так, говорить с юмором обо всем (или почти обо всем) стало в среде «продвинутых» студентов почти обязательной нормой. Правда, это уже не был юмор стиляг – шутить надо было «интеллектуально», но не весело-простодушно, как было в 50-е годы у «плебеев». Общение студентов стало похоже на непрерывный КВН. Чуть позже этот стиль был перенесен в язык общения научных лабораторий (с некоторым перебором это отражено в важном для нашей темы фильме М.Ромма «Девять дней одного года»).

Хотя шутки, которыми обменивались молодые интеллигенты в кругу товарищей, были доброкачественными, возникало ощущение какого-то изъяна. Это было видно по тому, что в следующем эшелоне, мыслящем «в том же стиле», порождался поток шуток именно тупых – можно назвать это культурой «хохмы». То же самое происходило в массовой эстрадной культуре – за Райкиным, как карикатура на него самого, шел Хазанов.

Многие чувствовали, что этот поток «юмористического» сознания обладает большой инерцией и ведет тебя в соответствии со своими законами. Это было ощущение исключительно неприятное, и периодически человека охватывало острое чувство стыда. Не раз вспоминалось: «Ради красного словца не пожалеет и отца». Было видно, что популярные каламбуры или двусмысленности унижали чье-то достоинство или осмеивали то, что не следовало осмеивать. Но соблазн был велик, люди от души смеялись и прощали гадости, но эти гадости оставались в пространстве и «работали». Например, стало нормой осмеяние социальных типов, часто мифических – при том, что на следующей стадии неприязнь к ним переносилась на реальные социальные группы. Частота таких событий была весьма велика, так что можно говорить о массовом социальном явлении. Уже в этом был активный подрыв оснований солидарного общества, но об этом, конечно, не думали.

Когда в том же ключе стали «иронизировать» над принципиальными устоями советского строя, этого никто даже не заметил. Люди, которые в августе 1991 г. спокойно распевали с эстрады «забил заряд я в тушку Пуго», были подготовлены сами и имели перед собой подготовленную аудиторию. Это и есть «смеховая культура», выросшая из юмора 60-х годов. И этот юмор, определивший стиль мысли и слова важного поколения, был столь агрессивным, что он подавил, оттеснил и обыденный «юмор плебеев», и «юмор Теркина», и утонченный «юмор Грибова и Яншина». Нигде стереотипы интеллигенции не оказывали на массовое сознание такого нормативного влияния, как в СССР 70-х годов – ведь почти все популярные актеры, поэты, эстрадные юмористы вышли из этого поколения или подлаживались под него.

В 60-е годы в среде интеллигенции стало обязательным говорить даже о серьезных общественных проблемах на языке хохмы, ернически. Было признаком дурного тона попытаться обсудить что-то без «красного словца». Штампы из Райкина, а потом Жванецкого стали заменять аргументы. Обладал ли этот переход «антисоветским потенциалом»? Видимо, да, обладал, и это даже чувствовалось. Хохмы и шуточки как особый «понятийный аппарат» размягчили определенный участок в мировоззренческой «мембране» человека, а потом в этих шутках (скажем, в комедийных фильмах) стал постепенно наращиваться компонент сатиры. Кислота, разъедающая мембрану и открывающая путь яду, обладает разрушительным потенциалом, хотя бы сама и не была ядовита.