Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения

– Это потому, что я приблизительно застегивался, уже в темноте. А что тут у вас происходит?

Ба кивнула в сторону плаката:

– Да вот, моя внучка сегодня с шести часов утра на ногах. Обрати внимание на ее регалии – любой нобелевский лауреат обзавидуется.

Дядя Миша прищурился, чтобы разобрать Манины каракули.

– Магистр наук! Ну надо же! А почему вход в комнату запрещен?

– Потому что Ба смеется надо мной! – пропыхтела Манька.

– Ничего я не смеюсь! Я даже в полном восторге от твоей научной версии о смерти Дарвина.

За дверью воцарилась недоверчивая тишина.

– А что за научная версия? – шепнул дядя Миша.

– Пусть она сама тебе расскажет, – хихикнула Ба.

– Дочка, – постучался в дверь дядя Миша, – у тебя тут на плакате написано, что вход запрещен всем, кто смеется. Но я-то над тобой не смеюсь? Мне-то ты можешь открыть?

– Не могу, – прогудела Манька. – Ты будешь ругаться!

– Да не буду я ругаться!

– А я говорю, что будешь!

– А я говорю…

Ба какое-то время с благодушной улыбкой прислушивалась к перебранке родных, но вдруг всполошилась и напряглась:

– Одну минуточку! Мария, деточка, а ну-ка признавайся, что ты натворила? Ведь дело не в плакате, так? Ты зачем заперла дверь?

В комнате воцарилась гнетущая тишина, зато в замочной скважине с удвоенной скоростью заметался Манин глаз.

– Я же говорю, что будете ругаться, – заныла она.

Дядя Миша с Ба испуганно переглянулись.

– Не будем! Честное слово, – заверили они хором.

– Поклянитесь! – потребовала Манька. – Моим здоровьем!

– Клянемся твоим здоровьем!

– Я сейчас открою, только вы сразу не заходите, ладно?

– Ладно!

Сначала в двери закопошился ключ, потом послышался топот голых Маниных пяток. Когда дядя Миша с Ба заглянули в комнату, Манька уже летела к своей кровати. Она с разбега ввинтилась головой в подушку и притихла, выставив на всеобщее обозрение обтянутую в теплые пижамные штаны толстенькую попу.

– Чисто страус! – хмыкнула Ба и пошла штурмом на Маньку. Интерьер на предмет разрушений даже не просканировала – за годы жизни с Маней научилась безошибочно распознавать, в какой точке пространственно-временного континуума успела нашкодить ее неугомонная внучка. Сейчас интуиция подсказывала ей, что точка эта находится в том месте, где Маня прячет лицо.

– Показывай, что там у тебя, – потребовала Ба.

– Не буду! – прогудела Манька и сильнее зарылась лицом в подушку.

– Не зарывайся в подушку, дышать нечем, задохнешься!

– Ну и пусть!

– Сама напросилась! – Дядя Миша вцепился в пятки дочери и принялся их немилосердно щекотать. Манька взвизгнула, выгнулась дугой и выпустила подушку. Ба молниеносно выдернула подушку и одеяло. Зарываться лицом теперь было категорически не во что! Манька засопела, повздыхала, полежала еще какое-то время попой торчком, потом резко села и убрала ладошки с лица.

– Вот!

– Гхмптху, – громко сглотнули дядя Миша с Ба.

– Это я просто нарисовала, не пугайтесь, – успокаивающе замахала руками Маня.

– Как это не пугаться? – Ба наклонилась к внучке, чтобы внимательнее рассмотреть ей лицо. – Что ты с собой сделала, горе луковое?

Горе луковое виновато топорщилось в ответ густонакрашенными смоляными щеками.

– Я себе бороду нарисовала. Как у Дарвина. Фломастером.

– Чем???

– Фломастером. Черным. Чтобы быть похожей на капитана королевского флота. Ну чего вы так на меня смотрите?

Манька не зря беспокоилась. Папа с бабушкой глядели как два каменных изваяния. И если папа хотя бы иногда вздыхал и беспомощно моргал, то Ба совсем не двигалась. Она так и стояла, согнувшись пополам, прижимая к груди подушку с одеялом. Потом, спустя сотню лет, она моргнула, повернулась к сыну и, глядя ему куда-то в пупок, сдавленно простонала:

– Спину свело.

– Чего? – испугался дядя Миша.

– Спину, говорю, свело! – пророкотала Ба. – Сделай что-нибудь!

– Маня, принеси из аптечки тигровую мазь, – встрепенулся дядя Миша.

Пока Манюня летела на кухню за мазью, он помогал Ба улечься в кровать.

– Да что же это такое! – охала Ба, тщетно пытаясь растянуть хотя бы в тупой угол свое скрюченное буквой Г тело. – Что за напасть такая?

– Мария, – перевесился через перила лестницы дядя Миша, – нашла?

– Нет, – крикнула Манька, – в аптечке только бутадионовая мазь!

– Тигровую я в прошлый свой приступ извела, – простонала Ба.

– Могу сбегать к тете Вале, – предложила Маня.

– Одна нога там, другая тут, – крикнул дядя Миша.

Маня накинула на пижаму пальто, надела сапоги и выскочила из дому. Пока она бегала к соседям, дядя Миша принес с верхней полки антресолей специальную шаль из козьего меха. Эта шаль была неизменным спутником Ба во всех ее радикулитных делах. Ба пришила к одному концу шали пуговицу, а к другому – петлю, и в нелегкие дни, когда спину скрючивал приступ, обматывалась ею и торжественно застегивала на животе.

Когда дядя Миша примчался с шалью, Ба лежала на боку и мелко всхлипывала.

– Мам, ты чего, плачешь? – испугался дядя Миша.

– Ой-йе! – взвизгнула Ба. – Ой-йе, зиселе. Ты Маню к Вале послал, да?

– Ну да. А что?

– То-то Валя обрадуется ее бороде!