Манюня пишет фантастичЫскЫй роман

— Подожди, — заволновалась я, — у нас ведь спичек нет. Мы что, картошку сырой будем есть?

— Конечно, сырой! Сырая картошка, хоть и невкусная, зато очень полезная. Все нормальные люди ее сырой едят.

— Придумываешь, штоль? — не вытерпела Манька.

— Есть маленько, — кивнула сестра.

Но мы немного подумали и таки согласились, что раз другого выхода нет, то и сырая картошка вполне себе приемлемая еда.

Потом мы долго шли по краю леса, но вглубь благоразумно не заходили, чтобы не заблудиться. Кругом стояла невозможная красота: пели птички, летали бабочки, светило солнышко, в высоких кронах деревьев шумел ветер.

— Вот ведь как все придумано, — вздыхали мы с Манькой.

Каринка свое восхищение выражала несколько иначе.

— Стоишь? — хлопала она по стволу очередного могучего дерева. — Ну стой, стой, а мы домой идем!

А потом мы совершенно неожиданно набрели на одинокого осла. И это в глухом необитаемом лесу! Сначала, завидев среди деревьев что-то серое, мы очень испугались, потому что подумали, что это волк. Каринка тут же схватилась за рогатку, а мы спрятались за ее спину. Спасло волка от неминуемой смерти только то, что он вовремя подал голос.

— Иаааааа! Иаааааа!

— Это же осел! — изумились мы.

Это действительно был осел, притом совершенно приличный такой домашний осел. Стоял он при полном параде — на спине красовалось небольшое рукодельное седло, состоящее из диванной подушки и сложенного вчетверо старого паласа, с морды уныло свисала уздечка из пеньковой веревки. Кто-то заботливо привязал животное за поводья к дереву и ушел.

Мы хотели подойти поближе, но Манька остановила нас.

— Я знаю, зачем он тут, — сделала она умное лицо, — он приманкой работает!

— Чем?

— Приманкой. Для диких животных. Придет медведь, захочет его съесть, а тут хлоп — сработает капкан, и фьють!

— Чего фьють?

— Фьють — и кто-то будет щеголять в новой шубе.

— Да ладно! — вылупились мы.

— А то! Так и ловят крупную дичь, медведей там, или тюленей, привязывают в лесу осла, и фьють!

Какое-то время мы сочувственно разглядывали несчастное животное. Осел весьма органично вписывался в свое трагическое амплуа — горестно жевал травку и отгонял коротеньким хвостиком назойливых насекомых.

— Надо развязать его, — дернулась Каринка, но тут из-за деревьев вынырнул какой-то старичок и, поправляя на ходу штаны, подошел к «приманке».

— Долго ждал, Сето-джан? Этот негодный живот совсем меня замучил, крутит и крутит, крутит и крутит, все кишки выкрутил!

Старичок отвязал осла и повел его под уздцы, не прекращая жаловаться на свою горькую судьбу.

— То тишина, то прет и прет, да так, что только и успеваешь по кустам бегать, — скрипел он, — где справедливость?

— Иаааа, — поддакивал осел.

— Ну и ладно, — вздохнула Манька, когда они скрылись из виду, — зато на одного медведя в этом мире сегодня стало больше!

Пока мы вполне успешно продвигались в сторону озера Цили, в лагере творились несусветные дела. Привыкшие после полдника играть в индейцев девочки прочесали весь периметр в поисках Чингачгука и его скво. Сначала они искали нас молча, а потом стали трубить во все горло:

— Наркааааа, Каринкааааа, Манькааааааа!!!!

Их крик всполошил вожатых, и Славиков горн собрал весь лагерь на экстренный съезд. Съезд выявил существенную брешь в рядах третьего отряда.

— Сестры Абгарян и Мария Шац, — со слезами на глазах доложилась Гарегину Сергеевичу товарищ Маргарита.

— Они нырнули вооон в те кусты, — показал правильное направление кто-то из детей.

— Поймаю — семь шкур спущу, — заходил желваками Гарегин Сергеевич.

Еще через час нас догнали ребята из первого отряда и за шиворот приволокли обратно в лагерь. Если честно, мы особо и не сопротивлялись — натерли ноги до волдырей, сильно устали и хотели пить.

Сначала медсестра товарищ Алина обследовала нас вдоль и поперек, обработала все царапины вишневкой[14] и мстительно напоила рыбьим жиром. Потом нас долго оплакивала товарищ Маргарита, называла балбесками и говорила, что теперь у нее будет много седых волос. Нам было ужасно стыдно, мы обнимали ее и клялись, что никогда больше так поступать не будем.

А на вечерней линейке нас заклевал Гарегин Сергеевич. Мы стояли по стойке смирно и боялись шелохнуться, а он возмущенно ходил кругами и называл наш поступок дезертирством. А потом наказал дежурством на кухне вне очереди.

— Понятно? — грохотал он.

— Понятно, — трепетали мы.

— Вас ведь волки могли съесть! — не унимался Гарегин Сергеевич. — Тут кругом леса непролазные, живности — видимо-невидимо.

— Ну, они были вооружены до зубов, — шагнул вперед товарищ Торгом и, пряча улыбку, вложил в широкую ладонь Гарегина Сергеевича конфискованное Каринкино оружие.

Гарегин Сергеевич внимательно изучил рогатки, взял на мушку пролетающую над нами ворону.

— Откуда они у вас?

— Это мои, я их еще дома смастерила, — засопела Каринка.

— Не ври.

— Я не вру. Могу еще сделать, если хотите.

Гарегин Сергеевич какое-то время сверлил сестру огненным взором, потом крякнул и подобрел лицом.

— Марш в комнату, и чтобы такое больше не повторялось!