Манхэттен

На рассвете на палубе сыро и холодно. Троньте рукой перила – на них влага. Коричневая вода гавани пахнет умывальником и мягко бьется в борта парохода. Матросы отдраивают люки. Грохот цепей, стук паровой лебедки. Высокий человек в синем халате стоит у рычага, среди облаков пара, который хлещет по его лицу, как мокрым полотенцем.

– Мамочка, сегодня в самом деле Четвертое июля?

Рука матери крепко сжимает его руку и ведет по трапу вниз, в салон-ресторан. Стюарды собирают багаж у лестницы.

– Мамочка, сегодня в самом деле Четвертое июля?

– Да, кажется, дорогой мой. Это ужасно – приезжать в праздник, но я думаю, что нас все-таки будут встречать.

На ней синее саржевое платье, длинная коричневая вуаль, и вокруг шеи – маленький темный зверек с красными глазами и настоящими зубами. От платья пахнет нафталином, распакованными чемоданами, шкафами, устланными папиросной бумагой. В салоне жарко. За перегородкой уютно сопят машины. Он клюет носом над горячим молоком, чуть подкрашенным кофе. Три звонка. Он вскидывает голову. Тарелки звенят, и кофе расплескивается от содроганий парохода. Потом толчок, лязг якорных цепей и постепенно тишина. Мать поднимается и выглядывает в иллюминатор:

– Будет прекрасный день, солнце прогонит туман. Подумай, дорогой, наконец-то мы дома! Здесь ты родился, мой мальчик.

– Сегодня Четвертое июля.

– Это как раз очень плохо… Джимми, посиди на палубе и будь умницей. Маме нужно укладываться. Обещай мне не шалить.

– Обещаю.

Он спотыкается о медную обшивку порога и выскакивает на палубу, потирая голые колени. Он успел увидеть, как солнце прорвалось сквозь шоколадные облака и пролило огненный поток в мутную воду. Билли, с веснушчатыми ушами (его родители сторонники Рузвельта, а не Паркера, как мамочка), машет желто-белому буксиру шелковым флагом величиной с носовой платок.

– Ты видел восход солнца? – спрашивает он таким тоном, словно солнце принадлежит ему.

– Я еще из иллюминатора видел, – говорит Джимми и отходит, задерживаясь взглядом на флаге.

С другого борта земля совсем близко; ближе всего зеленая скамейка с деревьями, а подальше – белые дома с серыми крышами.

– Ну-с, молодой человек, как вы чувствуете себя дома? – спрашивает господин с длинными усами.

– Там Нью-Йорк? – Джимми протягивает руку над спокойной, яркой водой.

– Да, мой мальчик, вон там, за туманом, Манхэттен.

– А это что такое, сэр?

– Это Нью-Йорк. Нью-Йорк расположен на острове Манхэттен.

– Неужели на острове?

– Вот так мальчик! Он не знает, что его родной город расположен на острове.

Золотые зубы длинноусого господина сверкают, когда он смеется, широко открывая рот. Джимми расхаживает по палубе, щелкая каблуками; внутри его все бурлит. Нью-Йорк расположен на острове.

– Вы, кажется, очень рады, что приехали домой, милый мальчик? – спрашивает дама.

– О да, мне хочется упасть и целовать землю.

– Какое прекрасное патриотическое чувство! Я так рада слышать это.

Джимми весь горит. Целовать землю, целовать землю, звенит у него в голове. Кругами по палубе…

– Вот то, с желтым флагом, – карантинное судно. – Толстый еврей с перстнями на пальцах разговаривает с длинноусым господином. – Мы опять двигаемся… Быстро, правда?

– Будем как раз к завтраку, к американскому завтраку, к славному домашнему завтраку.

Мама идет по палубе. Ее коричневая вуаль развевается.

– Вот твое пальто, Джимми, понеси его.

– Мамочка, можно мне взять флаг?

– Какой флаг?

– Шелковый американский флаг.

– Нет, дорогой. Все убрано.

– Ну пожалуйста, мне так хочется взять флат. Ведь сегодня Четвертое июля. И вообще, все…

– Не приставай, Джимми. Мама говорит: нет – значит, нет.

Колючие слезы. Он глотает их и смотрит матери прямо в глаза.

– Джимми, флаг запакован, и мама очень устала – она достаточно возилась с чемоданами.

– А у Билли Джонса есть флаг.

– Смотри, дорогой, ты все прозеваешь. Вот статуя Свободы.

Высокая зеленая женщина в длинной рубашке стоит на острове, подняв руку.

– Что у нее в руке?

– Факел, дорогой мой. Свобода светит миру… А с другой стороны – Говернор-Айленд, там, где деревья. А вон там – Бруклинский мост… Чудный вид! А это – доки. А это – Бэттери… И мачты кораблей, и шпиль Троицы, и Пулицер-билдинг…

Вопли пароходных гудков, свистки, красные пестрые паромы, ныряя, как утки, пенят воду. Буксир, содрогаясь, тащит баржу с целым составом вагонов и выпускает похожие на вату клубы дыма, все одинаковой величины. Руки у Джимми холодные, и он все время внутренне содрогается.

– Дорогой, не надо так волноваться. Сойдем вниз и посмотрим, не забыла ли мамочка чего-нибудь.

Вода усеяна щепками, ящиками, апельсинными корками, капустными листьями, все уже и уже полоса между пароходом и пристанью. Оркестр сверкает на солнце, белые шапки, потные красные лица, играют «Янки Дудль».

– Это встречают посла, знаешь – того высокого господина, который никогда не выходил из своей каюты.

Вниз по пологим сходням, стараясь не бежать. Yankee Doodle went to town…[19] Блестящие черные лица, белые эмалевые глаза, белые эмалевые зубы.

– Да, мадам, да, мадам…