Манна

Броневик подъехал к магазину
С вывеской: «Здесь всё, что надо вам».
Стало страшновато, словно льдина
Безразмерная скрывалась там.
Съёжился Ильич, такой был холод.
Броневик сказал ему: «Постой.
Не ходи туда, ты ещё молод.
Чувствуешь, какой здесь дух плохой?»
«Нет, пойду за хлебом, за картошкой».
Он ещё раз вывеску прочёл,
Постучал костяшками в окошко,
Дверь открыл и в магазин вошёл…

В лавке было холодно и пусто.
За прилавком продавец стоял,
Раздевая позднюю капусту,
Он глазами разными сверкал.
С кочана сдирал рукой одёжки,
Складывал капустные листы
В старое плетёное лукошко.
Рядом спали чёрные коты.
На прилавке вместо кочерыжки
Появилась маленькая тварь —
Чёрт, чертёнок, маленький чертишка,
Был чернее чем печная гарь.
Продавец схватил его за хвостик
И как голубка поцеловал.
Чёртик изогнулся, встал на мостик,
В ангелочка превращаться стал.
Продавец щелбан ему отвесил —
«Ангелочек» каменным застыл,
Ценник на боку ему приклеил,
Машинально пальцем погрозил.
Бережно поставил статуэтку
На стеллаж. И вдруг спиной сказал:
«Что угодно? Брюки, кепку в клетку?
Не хотите кофе, сигаретку?
А хотите куш сорвать в рулетку?
За услугу я бы всё отдал. —
Продавец вдруг резко повернулся,
Вновь кочан капусты в руки взял,
Неприятно как-то улыбнулся. —
Урожай отличный я собрал.
В этот год капуста уродилась».
Воробьи сигару принесли,
Чашка кофе вскоре появилась
И пары из чашки вверх пошли.

«Нет, спасибо. Я ведь некурящий.
А вот чаю выпил бы чуть-чуть.
Холодно у вас и чай дымящий
Тело бы согрел мне в дальний путь. —
Ленину опять вдруг стало страшно
От бесстыжих злобных разных глаз.
И тогда спросил он громогласно. —
А скажи-ка, сэр, который час?
Я ведь сплю, пора уж просыпаться.
И разгонит дрёму солнца свет».
«Ни к чему тебе так волноваться.
Если хочешь, можешь здесь остаться.
Так с тобой хотелось пообщаться!
Тут, голубчик, времени и нет.
Если вдруг глаза мои смущают,
Я надену чёрные очки.
Многих мои глазки раздражают. —
Он надел очки. –  Ещё клыки».
«Нет, пойду». – «А как же хлеб, картошка?»
«Поищу её в других местах.
Мне и надо-то совсем немножко.
Здесь везде какой-то липкий страх».

«Глаз наверно встретил по дороге?
Что он там такого наболтал?
Что он экстрасенс, гонец от Бога?
Из дурдома этот глаз сбежал!
Ну хоть чаю выпей на прощанье.
Воробьи тебе уже несут.
Ты хотел согреться, есть желанье?
Вот и воробьи уж тут как тут».

Ленин кружку взял с горячим чаем:
«Обмануться как-то не резон.
Пить, не пить. Я даже и не знаю.
Не фальшивый как ваш купидон?»
«Пей, хороший чай. Смотри –  горячий».
Продавец улыбку подавил
Полную лукавства, не иначе.
Ленин весь продрог. И он отпил.
Вдруг Ильич от пола оторвался
И легко завис под потолком.
Комплекс превращений начинался,
И пошло вокруг всё ходуном.
Звёздочки в глазах, сам легче пуха
Он, болтаясь, к потолку прилип.
Зазвенело сильно в левом ухе.
Прошептал: «О, Боже! Как я влип!»

Дьявол снял очки и засмеялся:
«Марсельезу» чёрный кот запел.
«Что, проснуться хочешь? Размечтался! —
К Ильичу мгновенно подлетел. —
Как чаёк? И это лишь начало!
Ты мне симпатичен, так и знай!
Чтобы тело больше не мешало,
Голову, не бойся, отрывай.
Полетаем головой, без тела.
Сон во сне! Чудно, в конце концов!
Как мне это тело надоело!
Ждёт нас бал отрубленных голов…

Над кровавой плахой, эшафотом,
Да над жертвой и над палачом,
Да над лобным местом, над народом,
Словно ядра, Дьявол с Ильичом
Над жестоким зрелищем летели.
«А народу нравится, заметь!»
Там, внизу толкались и галдели,
И тянули шеи, и свистели,
И на жертву, кушая, смотрели.
Вот топор поднялся. Бац! И смерть…
Вопли восхищенья прокатились
И всплеснул ручонками народ,
И священники перекрестились,
И обмыли плаху, эшафот…

«Господа, салют! Моё почтенье!
Вы не против, с вами полечу?
Избежал я всё-таки забвенье,
Падалью питаться не хочу!»
Вскоре их летело уже трое,
Подлетел Емеля Пугачёв.
И помчались над земным покоем,
Ждал их бал отрубленных голов…
Три «ядра» зигзагами летели,
Времени дырявя пояса,
И глаза неистово горели,
Раздавались сзади голоса.
Голова четвёртая догнала
В штукатурке, в копоти, в слезах
И, рыдая, на ходу сказала,
Заскрипела сажа на зубах:
«Я – Воронин, церемонейместер!
Террорист Столыпина взрывал.
Мощный взрыв разнёс бы даже крейсер!
И народ невинный пострадал.
Тридцать человек! Скажу вам проще —
Кто пришёл к премьеру на приём.
Жаль, что близких не увижу больше,
Не утешусь рыбным пирогом.
Господа, далёк я от разборок,
Никогда в политику не лез.
Нет, наверно, всё ж погибло сорок!
Террористов точно спутал бес. —
Испугал его один попутчик,
Взгляд колючий, острые клыки.
И спросил. – Скажите мне, голубчик,
Кто им пальцы ставит на курки?»

Продавец ответил: «Ты не бойся.
Жребий уже брошен, злись – не злись.
Вон ручей, лети-ка ты умойся.
Нету рук? Ну просто окунись.
Кто кидать их бомбы заставляет?
Кто их окрыляет правотой?
Кто им дух и волю укрепляет
И толкает в петлю головой?
Хоть убей, не знаю. Ты мне веришь?
Человек в борьбе, причин здесь тьма.
Раскололся мир, его не склеишь.
Горе всё земное от ума. —
Нарочито говорил печально,
Новичка к себе расположил,
Самый главный бунтовщик опальный,
Тот, кто на Земле давно гостил. —
Ждёт нас бал! Ты любишь покружиться?
Будут дамы, могут не понять.
Ты спеши, спеши скорей умыться,
Чтоб тебя могли расцеловать».

Голова направилась к водице,
Окунулась, струи смыли гарь.
Под луной, кружась, сияли лица.
И сказала дьявольская тварь:
«Вот вам и рассказ невинной жертвы.
Честно говоря, другого ждал.
Ничего, Столыпин будет мертвым,
Чтобы моим планам не мешал.
Он упёртый, вовсе не дубина.
Что придумал, хочет натворить?
Мужика способного с общиной
Фермерством своим разъединить.
Эй, марксист, ты чуешь, чем здесь пахнет?
Сытый не согласен на борьбу.
Коммунизм твой быстренько зачахнет
И колхозы вылетят в трубу».
«Путь капитализма, я согласен. —
Тихо Ленин начал говорить. —
Частный капитал для нас опасен.
Капитал у власти должен быть».

Пугачёв тут вставил: «Не согласен.
Правильно он делает. Толпой
Счастье не построишь, труд напрасен.
Был и я за это всей душой.
Всё прекрасно до делёжки денег.
Сразу станет ясно –  кто есть кто.
Первый –  воз, второй всего лишь веник,
Третий просто жулик –  конь в пальто.
Понимаю так я это дело.
Тот, кто в духе, пусть идёт вперёд
И обогащается умело,
Весь ленивый подминая сброд.
Уж народа видел я немало!
Вокруг нас толпилось, ой, не счесть!
И, заметил я, чем больше стало,
Тем трудней накинуть на них сеть,
Обуздать. И рвётся сеть контроля.
Словно море в шторм толпа кипит.
Не один я пуд съел властной соли,
До сих пор в башке моей шумит.
И всегда в толпе такой найдётся
Вредная паршивая овца,
За целковый, шкура, продаётся,
Не узнать в улыбке подлеца. —
Был бунтарь свободен духом грешным,
Перемётных тварей не терпел,
В разговорах не был он поспешным,
Но, что думал, то сказать хотел.
Был он щедр, хоть верьте, хоть не верьте,
Высоко в полёте смог взлететь,
Не пугала плаха, ад и черти,
От иуд освободила смерть. —
Мой характер, знаю, не из лёгких,
От моих мытарств один лишь вред,
Задушил, убил рукою многих,
Но такой характер дал мне свет.
Ненавижу, если кто-то свыше
За меня пытается решать
Как пахать и как поправить крышу,
Красно-девиц как мне зажимать.
Нет, простите! Боже упасите!
Не марксист я, люди, я другой.
Анархист я, ежели хотите.
В ваши бы колхозы не ногой.
И самодержавие противно.
Я бы всё у них конфисковал.
И, быть может, выглядит наивно —
Не забыл себя и всё раздал.
Ну а там пусть каждый, как он хочет.
Хочет – строит, ну а хочет – пьёт,
Что угодно пусть под нос бормочет.
Но свободен будет пусть народ. —
Церемонейместер чистый, гладкий
Их догнал, прибавили газку. —
Вкус свободы в жизни самый сладкий!
Это и понятно дураку»…

Лучше быть свободным в несвободе,
Чем, увы, друг мой, наоборот,
Выбрать, отыскать на небосводе
Звёздочку свою, пусть тебя ждёт.
Иногда свободнее душою
Голый в позе лотоса индус,
Наслаждаясь внутренней весною,
Душу не тревожит тяжкий груз.
Чем царица в бархате и в шёлке,
Кольца и браслеты на руках,
Дорогие вещи –  все с иголки,
Но в душе сумятица и страх…

«Но позвольте! – Ленин возмутился. —
Это же полнейший анархизм! —
Спор возник, стихийно разразился. —
Что за примитивность и цинизм?
Как же жить без власти и без цели?
Снова шкуры и пещерный дом?
Чтоб друг друга мы потом поели?
Так друг друга только перебьём.
Нет, народ не может сам развиться!
Ему нужно много помогать,
Как общиной жить и научиться
В магазинах лишнего не брать».

Пугачёв спарировал: «Скорее
Ваш колхоз в пещере будет жить.
Ты как нянька! У тебя на шее
Твой народ начнёт тебя дурить.
Ты пусти его на все четыре,
Пусть идёт, куда глаза глядят.
Каждый знает заповеди в мире.
И пущай там дальше как хотят.
Пусть хлебнут свободы – повзрослеют.
Лишь свобода может научить
Быть собой. Умишком посветлеют.
И большой ответственности быть
Только при живой свободе духа!
Тот, кто хочет, встанет и за плуг».
Дать ему хотелось оплеуху.
Ленин пожалел, что нету рук.

Продавец ехидно засмеялся,
Церемонейместера спросил:
«На кой чёрт нам этот спор весь сдался,
Чтоб на даму не осталось сил?
Ждут нас там прекрасные головки.
Вы любитель женской красоты?
Женщины такие все плутовки!»
«Может по дороге взять цветы?»
«Насмешил! И как нести букеты?
Если только их зажать в зубах.
Но уже не выразить при этом
Восхищенья, радости в словах.

Не беда, мы будем там общаться,
О любви на ушко им шептать
И до крови в губы целоваться,
Языками мочки щекотать.
Господа, ведь дама любит ушком!
Эрогенной зоны слаще нет.
А мужик глазами да и брюшком.
Любите спиртное и банкет?»

«Любим! Любим!» – Крики раздавались.
Только Ленин скромно промолчал.
Вот с востока головы примчались.
Дьявол, забавляясь, продолжал:
«Ничего, знакомьтесь, развлекайтесь,
Охмуряйте бестелесых дам,
Говорите много и влюбляйтесь.
Позже вы приблизитесь к телам».

«Я так не могу. – Промолвил кто-то.
Их уже летело сорок пять. —
Мне на формы посмотреть охота,
А уже потом и охмурять».
«Правда, правда! Что это за танцы,
Если даму к телу не прижать?» —
Возмущались жёлтые китайцы.
«НЕФИГ БЫЛО ГОЛОВЫ ТЕРЯТЬ! —
Рявкнул дьявол, все затихли сразу. —
Я хозяин, мне за вас решать.
Стройтесь косяком, прибавьте газу!
Знаю я как скуку разгонять.
Огорчу, но вам тела не светят.
Чёрт за вас всё сделает потом.
Будет пить с красоткой на банкете,
В номерах валяться нагишом.
Вам смотреть, смотрите сколько влезет,
Можете советы подавать,
Скушать что, что влезет, что не влезет,
Камасутрой вправе просвещать.
Девушкам потом тела я выдам,
Им сам Бог дал попой шевелить!
За измены ваши, за обиды
Будут вас собой с ума сводить.
Не могу я девушек обидеть.
Губит их в отличие от вас,
Учит толстокожих ненавидеть
Не мозги, а чувственный запас.
Это мой приказ! – Продолжил главный. —
Будет только так, как говорю!
Бал голов, надеюсь, будет славный.
Посмотреть желанием горю».

Голова в сторонку отлетела —
Мексиканский гаучо-ковбой,
К дикарям попал, лишился тела.
Громко крикнул: «Да ты кто такой?
Если разный глаз и рот клыкастый,
Значит можно здесь права качать?
Не лечу я дальше! Хватит! Баста!
Убирайся к чёрту, твою мать!»
Дьявола чело вдруг страшным стало,
Выросло в размерах в сотню раз.
И могильным смрадом всех обдало,
Полетели молнии из глаз.
В незнакомца молнии попали.
Мексиканец вдруг заголосил.
Смехом губы демона дрожали —
Он ковбоя в пепел превратил.
Снова прежним стал, сказал спокойно:
«Кто ещё желает огоньку?
Сморщились – то что? Расслабьтесь, вольно!
Знайте все, я многое могу!»

Выстроились, дальше полетели
Над землёй гусиным косяком.
Только в небе звёздочки горели
И луна горела фонарём…

«Ну хоть выпить на банкете можно
Да икоркой чёрной закусить?»
«Вы без тел, насорите нарочно.
Ладно, разрешаю только пить.
Но не сразу спирт глотать старайтесь,
Не спеша омойте полость рта,
Подержите, спиртом пропитайтесь,
Ведь желудка нету ни черта!»
Здесь один кавказец круто вставил:
«Понимаешь, ревновать начну.
Чтоб какой-то чёрт меня обставил?
Всё равно что подарить жену».
«Не сказал. В чертей я принимаю
И любого в силах превратить.
Но, смотрите, я предупреждаю —
Нелегко прислугой моей быть!
В порученьях просто загоняю.
Если вдруг кого-то не найду,
В порошок при встрече я стираю.
Как гостей вас редко собираю,
Развлекаю, даже поощряю.
Ну а чёрт – чёрт дрыхнет на ходу».

Несмотря на вескую угрозу,
Многим захотелось быть в чертях,
Выпить на банкете больше дозы
И стоять на крепеньких рогах,
Ведьму щекотать косматой шерстью
И стучать копытом по полам,
И хвостом махать, как – будто плетью,
Разойтись затем по номерам.

Ленин вдруг подумал: «Искушенье.
Он и здесь способен погубить.
Где набраться силы и терпенья,
Чтоб до пробуждения дожить?»
От копыт с рогами отказался,
Отмахнулся, в черти не пошёл.
Дьявол его воле удивлялся:
«Да, орешек крепкий, не осёл. —
И добавил своре всей погромче,
И довольно так захохотал. —
Этой лунной ночью я ваш кормчий!
Подлетаем, скоро будет бал!
Только одному награда светит.
Королевы бала голова
Самого достойного приметит.
Так что не скупитесь на слова.
Только одному из вас престало
Королевой бала обладать!
Но кого возьмёт хозяйка бала,
Даже я не в силах разгадать.
Так что комплименты вспоминайте,
Анекдоты. Только не молчать.
Сладкую поэзию читайте,
Не давайте девушкам скучать».

Пугачёв с компашкой закричали:
«Мы в отказе! Настроенья нет!
Мало мы их за борт побросали?!
Можно мы без танцев на банкет? —
Бросил Пугачёв. – Хоть наши рёбра,
Но частенько мужиков хитрей!
Много их таких с глазами кобры.
И частенько жалят ос больней.
Господа, в пример моя сеструха —
Это Тараканова княжна!
Но в сетях обмана словно муха
Безнадёжно канула она».
«Да, была способна самозванка!» —
Гордо дьявол на лету сказал.
Это он завысил даме планку,
На престол российский указал.
Интересно было с ней возиться
И легенду даме сочинять,
Показал ей Ватикана лица.
Было интересно наблюдать,
Как честолюбивое созданье
Сможет свои крылья опалить,
Авантюрным грея дух желаньем —
Матерью – царицей вскоре быть…
Но плутовку чувственность сгубила,
Женское начало. И она
Видного красавца полюбила,
В своих планах стала не одна.
Бравый фаворит Екатерины
Вскоре самозванке подарил
Слово верным быть, а также сына.
Что поделать – на работе был.
Так и родила потом в темнице,
Проклиная царского орла.
Фаворит докладывал царице:
«Больше не опасна –  умерла»…

Обогнали альбатроса с чайкой.
Вновь зигзаг, вновь изменили курс.
Вот летит голов девичьих стайка,
У одной на щёчке был укус.
Тут Ильич спросил: «О, что за шутки?
Кто тебе принёс такую боль?»
Плакала она: «Прошли лишь сутки.
Грустная история. Изволь. —
Хороша была собой шатенка,
Ровный носик, серые глаза. —
Вы мои не видели коленки! —
И сверкнула на щеке слеза. —
Это муж довёл меня до ручки,
Зверством и садизмом истрепал,
Бил, кусал и называл лишь сучкой,
Всю меня злодей измордовал.
Лопнуло терпенье и на рельсы
Положила голову в слезах.
Лучше пусть меня обнимут бесы,
Чем ходить живою в синяках!»

«Дамочки, вливайтесь, слёз не надо! —
Дьявол сделал нежный голосок. —
Ждут вас кавалеры и награды,
И речей прелестных сладкий сок!
Выбирайте голову любую,
Чтоб не скучно было вам кружить,
Забывайте боль свою мирскую,
Как вам горько приходилось жить.
Льва Толстого мысли повлияли?
Глубоко он в душу вам копнул.
Все, небось, Каренину читали?
Реализмом к рельсам подтолкнул.
Знаю – знаю, это даже модно —
По – толстовски жизни отомстить,
За любовь несчастную свободно
Голову на рельсы положить.
Иль срамной болезнью заразившись,
В страхе что подумает отец,
И на мир жестокий обозлившись,
Вы трагичный выбрали конец»…

«Можно этой ночью буду с вами?» —
Это был шатенки голосок.
Улыбалась влажными глазами.
Отказать Ильич уже не мог.
«Как зовут вас?» –  «Людочка, Людмила.
Жаль, уже укус мне не убрать».
«А меня Владимир». –  «Очень мило.
Разрешите вас поцеловать?
Что же вы, Володя, не упрямьтесь.
Вы один сочувствуете мне.
Да расслабьтесь вы, не напрягайтесь!» —
И губами впилась в вышине…

Поцелуй был чувственным и нежным,
И приятным как лебяжий пух,
Тёплым, продолжительным и свежим,
Что Ильич растаял и потух.
Он шепнул ей: «Людочка, ну что вы?
Вы марксиста сводите с ума.
Словно в первый раз. Даю вам слово».
«Я, Владимир, чувствую сама.
Можно мне ещё? Не будет хуже».
«Ой, щекотно, Люда, закричу!»
Всё, что не досталось в жизни мужу,
Вся любовь досталась Ильичу.
И щекой укушенной прижалась
К Ильича щетинистой щеке,
И в полёте мило улыбалась,
И стучала венка на виске.
Ленин это чувствовал, заметил:
«Странно. Сердца нет, а пульс стучит.
Нет его прекраснее на свете!
Были бы тела, могли быть дети.
Как приятен сон и мысли эти!
Этот пульс о многом говорит.
Может это фокусы какие?
Может это Павлова рефлекс?»

«Это чувства, друг, причём большие!
It is love. It,s her the clean strong breath!»
Ленин понимал чуть – чуть английский
И ответил продавцу: «It,s true».
Посмотрел на Люду по – российски.
Её чёлка билась на ветру.
И щека от нежности горела,
И восторг читался по глазам.
Вдаль с любовью девушка смотрела.
Не вернётся больше к тумакам,
И к обидам, к горькому злословью.
В голове девичьей вспыхнул май.
Лучше ад с внимательной любовью,
Чем с цинизмом, с ненавистью рай…