Маннергейм

«Вечером 14 марта противник вел яростные атаки на всем фронте дивизии. Под проливным дождем, в наступающей темноте, австрийцы густыми колоннами лезли на позиции полков дивизии, массами гибли, встречая штыковые контратаки. Противник понес большие потери, перед нашими окопами лежат горы трупов…»

В этих боях в полках Маннергейма потери были тоже немалые. Контузию получил ординарец генерала штаб-ротмистр Скачков. Вражеский снаряд, угодив в окоп ахтырцев, погубил половину взвода солдат. Санитары с большим трудом переправляли раненых в Залещики.

Разбирая итоги боев в Залещиках, Маннергейм считал, что большие потери были связаны с тем, что:

плохая маскировка и излишняя удаль донских казаков помогли врагу точно пристрелять их позиции;

непрерывные, днем и ночью, артиллерийские обстрелы не позволили полкам дивизии углубить, укрепить и расширить свои позиции;

отсутствие разветвленных ходов сообщения и постоянные «огневые завесы» у моста не давали возможность эвакуировать раненых.

В эти дни командующий 9-й армией генерал Лечицкий, придававший большое значение позициям в районе Залещиков, приехал, вместе с командиром 2-го кавалерийского корпуса, не предупредив об этом Маннергейма, на одну из высот к северу от поселка. Противник, увидев на дороге автомобиль, открыл по нему артиллерийский огонь. Генералы выскочили из автомобиля и легли на землю, при этом взрывной волной генерал Хан-Нахичеванский был контужен, шофер убит.

Офицеры штаба Маннергейма вызволили незадачливых генералов и помогли им. Автомобиль командующего был разбит взрывом снаряда. Срочно приехав с позиций в Залещики, Маннергейм не узнал своих начальников, имевших в грязных шинелях жалкий вид. Оба генерала молчали, не реагируя на доклад Маннергейма, хотя он знал, что Лечицкий требует фотографически точных отчетов о том, что происходит.

Командующий армией — маленький, сухой старичок с белыми большими усами, упорным взглядом узких глаз смотрел в окно. Хан-Нахичиванский нервно двумя руками потирал оглохшие уши. Только выпив по рюмке коньяку, генералы немного пришли в себя и начали разговор, инициативу которого по принципу «с места в карьер» взял на себя Маннергейм.

— Ваше высокопревосходительство, — обратился он к командующему, — разрешите расширить позиции полков моей дивизии. Это позволит более прочно удерживать их. Нам необходим второй мост для связи с правым берегом Днестра. Пришлите мне несколько артиллерийских батарей, да от полка пехоты я бы не отказался.

— Вы, барон, что-то очень много хотите. Я вам помогу с артиллерией, но большего не просите. Вы ведь знаете положение нашего фронта. С позициями разбирайтесь сами.

Вскоре незадачливые генералы уехали, забыв свои обещания.

Правда, около часа ночи 14 марта в Залещики пришла Отдельная гвардейская кавалерийская бригада, которой раньше командовал Маннергейм, но, три часа простояв в северной части поселка, ушла обратно. Зачем ее присылали — осталось тайной штаба армии.

Возвращаясь на свой командный пункт, генерал-майор Маннергейм решил побывать на позициях 1-й бригады.

Быстро миновав тихие улицы поселка и оставив лошадей под прикрытием каменного дома на улице Собецкого, генерал с группой офицеров поодиночке осторожно перешли мост. Затем, под прикрытием высокого берега, направились к деревне Крещатик.

Вскоре показалась полуразрушенная, но еще живая, крепко державшаяся своими массивными башнями и мощными ногами контрфорсов за скалистый берег Иоанно-Богословская церковь, воздвигнутая в 1765 году. Под ее крепкими арочными проходами и террасой шел путь к позициям 1-й бригады.

Генерал Маннергейм с сожалением смотрел на то, что сделала беспощадная война с этим старинным, чарующим своей романтичностью уголком северной Буковины.

Здесь было относительно спокойно, так как враг в это время «обрабатывал» снарядами позиции 2-й бригады.

Маннергейм обошел все окопы, которые ему не понравились, так как солдаты и офицеры хорошо укрыли себя от снарядов, но не от холода, о чем красноречиво говорил громкий кашель, раздававшийся отовсюду.

Лежать в окопах и землянках было невозможно, надо было вылезать под пули неприятеля и согреваться бегом. Сначала пытались мастерить печи, но командиры полков запретили, опасаясь прицельного артиллерийского огня врага. Обходились небольшими кострами на склонах берега Днестра, где также грели воду.

В окопах и землянках для Маннергейма было много незнакомых лиц, особенно среди нового пополнения. Командир четвертого уланского эскадрона, высокий и статный ротмистр, представил генералу унтер-офицера Семена Дронова — георгиевского кавалера, героя боев в Галиции. Этот человек с крупными чертами лица и широким ртом настороженно воспринял вопрос Маннергейма:

— Что, Дронов, приуныл, небось от жены писем нет?

— Так точно, ваше превосходительство, давно что-то не пишет.

— Ох, Дронов, знаешь, какая у нас на войне почта — я и сам давно жду писем от родных. Потерпи, письмо обязательно придет.

— Что, герой, вздрагиваешь, небось австрийца боишься? — обратился Маннергейм к молодому солдату, недавно прибывшему в полк.