Маннергейм

2 июля состоялся полковой праздник Ахтырского полка, на котором вместе со своим адъютантом ротмистром Скачковым присутствовал генерал-майор Маннергейм. Во время парада высоко в небе рвалась немецкая шрапнель. Был большой праздничный обед, на котором солдаты и офицеры пели хором.

Всю первую половину июля тяжесть боевых действий ложилась на 1-ю бригаду дивизии, которая вела бои за переправы у деревни Ворончин. 2-я бригада генерала Жукова вместе со штабом дивизии стояла в лесной деревне Заостров. Генералов Маннергейма и Жукова с их адъютантами поместили в доме старосты. И хотя здесь на всем лежала печать достатка и сытости, но в глазах старостихи барон уловил страх и отчаяние.

— Что печалишься, хозяйка? — спросил Маннергейм.

— Ой, пан генерал, наши люди говорят, что, если немцы к нам придут, они всех детей порежут.

— Не бойся, хозяйка, мы не пустим сюда немцев. Будем вас защищать.

Ночь теплая и звездная. Из соседнего дома раздаются звуки гармошки и звучат казачьи песни, там казачьи офицеры устроили небольшой пир. Никто не думает о ночлеге и завтрашнем дне. Война как-то странно вошла в жизнь и быт офицеров.

Во второй половине месяца после долгого перерыва пришла почта. Сказывались извечное русское головотяпство и волокита, когда невозможно определить, как работает механизм армейской почты, в мешках которой подолгу залеживались тысячи недоставленных адресатам писем.

«Самое неблагодарное на фронте занятие — это писать письма, — говорил Маннергейм. — Пишешь не близким людям, а в какое-то пространство, не зная, дойдет ли твоя весточка до места назначения. Все мы как манны небесной ждем писем, ведь неизвестно, что будет с нами завтра и даже сегодня, возможно, сейчас».

С первого августа, почти 59 дней, 12-я кавалерийская дивизия, побригадно, по очереди, занимала окопы на правом берегу реки Стоход, на линии Воля — Киселин, а коневоды оставались в урочище Жука, где находился штаб и землянки всех полков дивизии.

Используя это «окопное» время, Маннергейм все свое внимание уделил работе штаба. По его приказу подполковник Георгиевич, собрав в полках солдат, бывших плотников, по эскизу, нарисованному генералом, построил и хорошо оборудовал просторную штабную землянку.

Все офицеры штаба получили большие, хорошо освещенные столы, на которых можно было свободно разложить карты и схемы своих и вражеских позиций.

На рабочем месте генерала господствовал образцовый, почти бюрократический порядок. Каждый карандаш, циркуль и линейка имели свое конкретное место. Избави бог, если это нарушалось. На столах не было видно «батарей» чайных стаканов, без которых не могли работать русские генералы. На вопросы о чае барон обычно отвечал шуткой: «Чай — это хорошо, шампанское — еще лучше, но не на рабочем столе».

Прямо перед окопами полков 12-й кавалерийской дивизии на немецкой стороне стояла усадьба, обнесенная невысоким каменным забором, в котором находились пулеметные капониры врага. Слева к забору примыкал старый роскошный парк, посреди которого виднелась башня, «срезанная» снарядами. За усадьбой находился лес. Вдоль забора шла линия вражеских окопов, затянутая проволочными сетями.

Расстояние между окопами полков дивизии и неприятеля было около 200 метров, и сейчас, в тихие, погожие дни августа, было слышно все, что делалось у врага.

Маннергейм каждый день бывал на позициях полков своей дивизии. В один из дней он приехал к белгородским уланам, чтобы посмотреть, как они оборудовали пулеметные ячейки. Когда генерал закончил осмотр, его пригласили на чай в блиндаж командира полка. Августовский вечер был на редкость тихим, только-только появилась луна, которая долго, как шутили офицеры, скрывалась «в обозе второго разряда». В стане врагов было очень шумно. Слышались пьяные голоса, какие-то крики и ругательства.

— Опять перепились, — сказал полковник. — Спать опять ни черта не дадут.

— Слышите, ваше превосходительство, вроде женские крики, — сказал один из офицеров.

Действительно, внятно доносились женские крики и потом плач. Генерал и офицеры вышли из блиндажа. Послышались выстрелы.

— Кто это стреляет? — спросил генерал.

— Это наши секреты, ваше превосходительство, они недалеко от окопов врага, — ответил полковой адъютант.

Плач слышался все ближе, невдалеке, около забора показалась растерзанная женщина, скрывшаяся в темноте.

Генерал и офицеры вернулись в блиндаж, где денщик уже приготовил чай, черный как лакрица, терпкий, как дубильная кислота.

— Ваше превосходительство, — обратился полковник к генералу, — куру подавать?

— Да пошел ты к черту со своей курой, полковник, — мрачно ответил Маннергейм. Дикая сцена насилия будоражила его ум, было мерзко и невыносимо тяжко. Почувствовав настроение генерала, полковник заметил:

— Может быть, снарядами «угостить» этих изуверов, ваше превосходительство?

— Можно, конечно, но только артиллеристам точно место указать трудно, как бы свои снаряды нам на голову не упали, а если стрелять по площади, много боеприпасов впустую израсходуем.

В окопе у блиндажа послышался шум и какие-то отрывистые разговоры.