Манон Леско. Опасные связи

Но прежде всего можно ли удержаться от самого гневного возмущения госпожой де Мертей, когда вспомнишь, с каким гнусным удовольствием она не щадила усилий, чтобы злоупотребить всей этой невинностью и простодушием?

Нет, любовь моя прошла. Ничего не осталось во мне от чувства, так ужасно поруганного, и не оно заставляет меня искать оправданий для мадемуазель де Воланж. И все же, разве это столь неискушенное сердце, столь мягкий и податливый характер не склонились бы к добру гораздо легче, чем они дали себя увлечь на путь зла? Кто из юных девиц, точно так же едва вышедших из монастыря без опыта и без всяких представлений о жизни и вступающих в свет, как это почти всегда бывает, в полнейшем неведении как добра, так и зла, — какая юная девица, повторяю, сумела бы более успешно сопротивляться столь гнусным ухищрениям? Ах, чтобы проявить снисходительность, достаточно подумать, от скольких не подвластных нам обстоятельств зависит роковой выбор — сохраним ли мы неиспорченность чувств или они станут растленными? Вы поэтому справедливо судили обо мне, сударыня, полагая, что заблуждения мадемуазель де Воланж, которые меня глубоко уязвили, не внушают мне, однако, никакой жажды их покарать. Достаточно того, что я вынужден был отказаться от любви к ней; а возненавидеть ее было бы для меня слишком тяжко.

Мне незачем долго раздумывать, чтобы стремиться сохранить в полной тайне все то, что касается ее и может ей повредить. Если вам могло показаться, что я некоторое время медлил исполнить ваше на этот счет желание, то, думается мне, могу не скрывать от вас причины: я хотел сперва иметь уверенность в том, что все это злополучное дело не будет иметь для меня тягостных последствий. В то время как я домогался вашего снисхождения и осмеливался даже считать, что имею на него некоторое право, я опасался, что, проявляя в данном случае уступчивость, я как бы пытаюсь подкупить вас. Но, уверенный в чистоте своих побуждений, я возымел, не скрою этого, гордое желание, чтобы и вы в ней не усомнились. Надеюсь, что вы простите мне эту, быть может, чрезмерную щепетильность, ибо причина ее — то благоговейное чувство, которое вы мне внушаете, и то значение, которое я придаю уважению с вашей стороны.

Те же чувства заставляют меня просить вас о последней милости — благоволите сообщить мне, считаете ли вы, что я до конца выполнил свой долг в тех злосчастных обстоятельствах, в каких оказался? Успокоившись на этот счет, я приведу в исполнение то, что решил. Я уезжаю на Мальту. Там я с радостью принесу обеты, которые разлучат меня со светом, ибо, несмотря на свои юные годы, я уже немало от него настрадался, — и буду их свято блюсти. И, наконец, я буду стараться позабыть под чужим небом обо всем этом нагромождении злодеяний, память о которых может лишь омрачить и осквернить мою душу.

Остаюсь, сударыня, с глубоким уважением ваш покорнейший… и проч.

Париж, 26 декабря 17…

Письмо 175

От госпожи де Воланж к госпоже де Розмонд

Судьба госпожи де Мертей, кажется, наконец, совершилась, мой дорогой и достойный друг, и она такова, что даже злейшие враги ее испытывают не только возмущение, какого заслуживает эта женщина, но и жалость, которую она не может не внушать. Я была права, когда говорила, что, быть может, для нее было бы счастьем умереть от оспы. Она же, правда, поправилась, но оказалась ужасно обезображенной, а главное — ослепла на один глаз. Вы сами понимаете, что я с ней не виделась, но говорят, что она стала совершенным уродом.

Маркиза де ***, не упускающая ни малейшей возможности позлословить, вчера, говоря о ней, сказала, что болезнь вывернула ее наизнанку и что теперь душа ее у нее на лице. К сожалению, все нашли, что это очень удачно сказано.

Еще одно событие увеличило и несчастья ее и вину. Ее дело позавчера слушалось в суде, и она проиграла его полностью. Издержки, протори, возмещение расходов — все было присуждено в пользу несовершеннолетних наследников, так что небольшая часть состояния, относительно которой тяжба не велась, полностью поглощена издержками.

Едва только это стало ей известно, она, еще не окончательно поправившись, тотчас же собралась и уехала ночью одна в почтовой карете. Слуги ее сегодня рассказывают, что никто из них не пожелал ее сопровождать. Говорят, она отправилась в Голландию.

Этот отъезд наделал еще больше шуму, чем все остальное, так как она увезла свои бриллианты на очень крупную сумму, которые подлежали возвращению в наследство ее мужа; она увезла также серебро, драгоценности — словом, все, что могла, и оставила неуплаченными долги на 50000 ливров. Это самое полное банкротство.