Манускрипт с улицы Русской

В тот же миг к нему подбежал кизляр-ага со скрещенными руками на груди. В этот раз он не показался Ибрагиму таким противным. То, что евнух являлся при первом оклике, понравилось султану: может, этот человек будет его первым слугой и советчиком?

— Ты обещал мне показать гарем. Где же те красавицы, за которыми ты разослал гонцов во все города страны?

— Великий падишах, — промолвил Замбул, — я только ждал твоего приказа. Самые красивые дочери украинских степей, Кавказских гор и знойного Египта ждут тебя в гареме возле фонтана.

— Веди!

Ибрагим оторопел, увидев длинный ряд девушек. Какую же выбрать? Растерянно смотрел то на красавиц, то на Замбула. Прошелся вдоль ряда с платочком в руке, который должен был вручить избраннице, и остановился, завороженный большими черными глазами, в которых не было ни боязни, ни покорности, не было и стремления обольстить. Эти глаза горели и на удивление смело говорили: «Я желаю тебя не как рабыня — как жена». На мгновение в голове султана шевельнулось недоверие, он всегда терзался от сознания своей непривлекательности, которую заменяло происхождение и золото, но во взгляде девушки светилась сила и властность — то, чего именно теперь недоставало султану, и он, очарованный‚ протянул ей платок.

— Кто ты, как тебя звать?

— Я черкешенка Тургана, а для тебя, султан, буду шекер[174], — ответила девушка, повязывая платочком свою шею.

— О аллах! — прошептал пораженный Ибрагим.

Хозяйка гарема — кяя-хатун — вывела Тургану из ряда, чтобы подготовить для ночи: искупать в ароматных водах, одеть, а вечером ввести в спальню султана.

..Утром гарем с затаенным дыханием ждал, назовет ли Ибрагим одалиску Тургану султаншей? Завистливый шепот быстро распространился по комнатам — Замбул перевел султанскую избранницу в отдельный корпус сераля, приставил к ней слуг из чернокожих евнухов, вручил ей золотую корону и три тысячи цехинов в шелковом мешке. Валиде Кёзем не помнила такого щедрого пашмакл ика[175], она сразу поняла коварство своей соперницы и от злости заскрежетала зубами.

Умиротворенным и довольным Ибрагим встретил утренний азан. В эту ночь он понял самое главное: свою собственную человеческую полноценность. Он любил, и его любила очаровательная Тургана. Исчезло вечное ощущение ущербности, которое преследовало его с тех пор, как появился на свет. Ибрагима меньше ласкала мать, потому что он был вторым сыном; после обрезания его увезли из Стамбула, потому что в столице имел право жить только старший брат; юность его проходила в обществе тюремных ключников и кастеляна, потому что Амурат стал султаном. Его называли юродивым братом гения, глумились, насмехались над ним, лишали всего того, что принадлежит каждому человеку.

А ныне Ибрагима полюбила женщина. Коронация вернула ему волю. Тургана — само человеческое достоинство. Она была душиста и свежа, как умытый дождем гиацинт, бурна, словно горный водопад, горяча, как персидский рысак. Она любила его — мужчину, а не султана; в нем, униженном, осмеянном и так внезапно возвеличенном, Тургана увидела человека. Ибрагим поверил в это, и к нему вернулось равновесие — он испытал обыковенное счастье.

Забыв о тронном зале, из которого еще вчера боялся выйти, о тысячах опасностей, которые ежедневно подстерегают султана, Ибрагим вышел из дворца и полной грудью вдохнул свежий воздух. Пышный сад протянулся по склонам от Золотого Рога вдоль Босфора до самого Мраморного моря. Стрелы кипарисов выстроились над плоскими кронами ливанских кедров, над проливом кружились чайки, провожая галеры, отправлявшиеся в дальние края, — это не трогало Ибрагима. Он впервые испытывал полную радость свободы, захотелось по-мальчишески соскочить со ступенек и по тропинкам помчаться мимо фонтанов к самому морю, снять с себя одежду и плюхнуться в прохладную воду.

Внимание Ибрагима привлек изумительный фонтан с круглой колонной, расписанной геометрическим арабским узором. Из десятка отверстий булькала вода и стекала вниз по бархатистым водорослям и нежным листьям папоротника. Вокруг фонтана на клумбах цвели кусты роз, каких никогда не видел Ибрагим. Он нагнулся, осторожно прикоснулся к лепесткам, как вчера к султанской короне, прижался лицом к кусту кремовых роз, задыхаясь от нежного запаха, а с уст невольно сорвались слова стиха, может, и своего, собственного, рожденного восхищением красотой мира:

То ли тебя разлучили с отчизною,
Что ты так плачешь, мой соловей?
Или оставил ты там свою милую,
Что ты так плачешь, мой соловей?

Взгляд его упал на не засаженный деревьями зеленый склон, и у Ибрагима возникла мысль засадить его фруктовым садом, в котором ветки ломились бы от апельсинов, лимонов и ярко-красных ягод кизила.

Бродил по султанскому саду, становился нормальным человеком, каким никогда себя не ощущал, в душе пробуждался мечтатель; залюбовались молодым султаном немые карлики, которые тихо следовали за ним на некотором расстоянии.