Манускрипт с улицы Русской

Вернувшись после трехгодичного странствия по свету, Яцко Русин начал рисовать иконы — должен был нарисовать их три. Около месяца рисовал на липовой доске распятие Христа и двух разбойников, а перед крестами стоголовую толпу, которая кричала: «Распни его!» Симеон Владыка похвалил его и предложил нарисовать картину, изображающую королевскую охоту. Эту картину Яцко тоже сделал легко и удачно — подобную сцену он изобразил и в спальне Ягайла: разъяренные хорты и загнанный ими медведь получились как живые, лицо короля поражало мужеством, с льстивым восхищением смотрели ловчие, как венценосец убивает рогатиной зверя. «Это понравится цеховому мастеру», — сказал Владыка и заказал еще одну работу: портрет какого-нибудь львовского вельможи в полный рост. Как раз в это время пришел в цех каноник от архиепископа Яна Одровонжа, этого ненасытного стяжателя, грабившего церкви и даже костелы, который не повиновался даже самому королю, а слушался только брата Петра — старосту русинского. Каноник передал цехмастеру повеление: их эксцеленция желает иметь свой портрет. Якцку — карты в руки. Цех охотно доверил художнику, который разрисовывал Вавель, воссоздать на полотне лик львовского иерарха. Но с этого и начались все беды Яцка...

— Я не мог иначе, — говорил Яцко, лежа с закрытыми глазами. — А впрочем, сначала все получалось так, как того хотел архиепископ. Представительная фигура в пурпурном одеянии с золотой панагией на груди импонировала иерарху. Глаза святоши со скрытой за набожностью жестокостью тоже понравились ему: Ян Одровонж во всем пытался подражать краковскому епископу Олесницкому. Тонкий нос с приплюснутыми ноздрями, по мнению архиепископа, подчеркивал его твердость. Одобрил святоша и мое решение линии рук: сложенные для молитвы, но не сомкнутые, они, казалось, вот-вот вцепятся кому-нибудь в горло. Только уши... Я их заканчивал в последнюю очередь. Большие с отечными мочками отвисшие уши придавали натуре звериный вид, и, когда я детально выписал их вплоть до бородавки, оттягивающей левую раковину уха вниз, архиепископ, посмотрев, позеленел от злости, воровато поглядел на каноника, присутствовавшего на всех сеансах, надеясь на его помощь в этой деликатной ситуации. «Swietnie, swietnie[29], — уклонился каноник, — только пан художник, очевидно, не знает о том, что портрет будет висеть с правой стороны алтаря в кафедральном костеле, а есть определенные, принятые католической церковью, каноны иконописи... — Он показал на лубочную икону, висевшую на стене: святой Иосиф стоял на коленях перед младенцем, выставив правильное, без малейшего изгиба маленькое ушко. — Некоторые элементы иконописи должен позаимствовать пан художник...» «Przeciezno...»[30] — довольный замечанием каноника, качнул головой Одровонж. Я послушал его, нарисовал уши Иосифа и отправился с портретом домой. А потом начались мои мучения. По ночам меня терзала совесть за допущенную мной фальшь, за открытую подлую измену своей кисти. На полотне красовался благодетель — так изменился весь лик архиепископа. Ведь когда-то люди подумают: какой добрейший человек управлял костелом во Львове в начале пятнадцатого столетия, или же, узнав о его злодеяниях, заклеймят презрением создателя этого портрета. Художник Владыка промолчал, оценивая портрет, он и сам не мог понять, чего в нем не хватает. Я-то хорошо знал... Однажды утром, не выдержав угрызений совести, я взял тряпку, смочил ее олифой, стер уши Иисусового опекуна и по памяти нарисовал такие, как у Одровонжа...

Наступил долгожданный день сходки. Яцко Русин принес в цех три свои работы и набитый деньгами кошелек — на угощение братчиков. От Одровонжа пришел каноник, чтобы купить портрет архиепископа, как только новичка примут в члены цеха художником.

Цехмастер открыл скарбону в знак того, что торжественная сходка началась, — всевозможные споры, шум при открытой скарбоне строго воспрещались, — все встали и громко прочли молитву.

После молитвы мастера, челядинцы и ученики уселись на скамьи, Яцко вышел и стал перед ними, три его картины были прислонены лицевой стороной к стене. Показал первую — распятие. Старые мастера одобрительно покачали головами, цехмастер — тоже. Затем — королевская охота. На задних скамьях среди восхищенных челядинцев и учеников пронесся шепот — картина поражала стремительностью движения. Пришла очередь показать третью, главную, майстерштюк — портрет вельможи. Все обратили внимание на волнение Яцка. Он подошел к полотну, минуту подождал, потом, будто решившись на отчаянный поступок, резко повернул к зрителям портрет. На мастеров глядел коварный ханжа с омерзительным ликом дьявольской твари.

Мастера молчали, не зная, что сказать, ведь сам архиепископ видел, что рисует Яцко на полотне: на задних скамьях дружно прыснули со смеху челядинцы, а потом каноник, пришедший в себя, закричал:

— Художник — негодяй! Уши, уши чьи?

Самый молодой мастер, поляк Хойнацкий, который тоже учился у Владыки, вскочил со скамьи:

— Да чьи же — Одровонжа! Я имел честь видеть его эксцеленцию вблизи. Ведь не свиньи же!