Mao II

А вот и Омар, сидит на корточках, - значит, работает, торгует своей травкой. Пару раз он помогал ей дотащить бутылки до магазина, где их принимают. Как-то они зашли в художественную галерею и долго разглядывали длинное изгибающееся сооружение у стены. Карен подсчитывала, сколько разных материалов было использовано для его постройки: металл, мешковина, стекло (а на нем - засохшие брызги краски), облезлая ножка от стула, батарейки от фонарика, открытки с видами Греции. Карен уставилась на ложку с налипшими объедками, прилепленную к мешковине. Подумала, что ее хочется потрогать, просто потрогать, прикоснуться к чему-то единственному в своем роде. Протянула руку и коснулась ложки, потом огляделась - не смотрят ли на нее с укором. Бездумно дернула за черенок. Ложка, зашуршав, как застежка-липучка, оторвалась от мешковины. Поняв, что стряслось, Карен обмерла. Посмотрела на Омара огромными, серьезными глазами, слегка выпятив, по своему обыкновению, губы. Омар, прохаживаясь взад-вперед, изобразил на лице нарочитый благоговейный ужас. Другими словами, выдал целую серию гримас изумления с примесью подобострастия. Карен застыла как вкопанная, зажав ложку в руке. Перепугалась, как никогда. Вот ведь незадача - эта штука взяла да оторвалась от картины. Настоящая ложка с прикрепленными к ней объедками - тоже настоящими. Карен попыталась понюхать объедки, осторожно - а то - о, ужас! - еще что-нибудь отлетит, произведение испортится непоправимо, - поднесла ложку к носу. Омар зашагал к выходу, точно тромбонист на похоронах, более того - в точности подражая всем движениям тромбониста. Карен сообразила, что ложку вряд ли удастся прилепить к мешковине на прежнее место. Положить ее некуда - зал как пустыня: ничего, кроме пола, стен и экспоната. Она решила последовать за Омаром, нарочно выставив ложку перед собой, - пусть кто-нибудь заметит, и тогда ее можно будет вернуть, пробормотав извинения; эту сцену она вообразила явственно, вообразила, как аккуратно кладет ложку на стол в вестибюле. Но никто ничего не сказал, и тут она оказалась на улице, все еще с ложкой в руке, с ложкой, облепленной объедками, и перепугалась еще пуще - ведь она покинула помещение галереи, унося с собой часть произведения искусства. Омар удалялся, ужасно довольный. Она смотрела, как он вышагивает своей особенной походочкой по улице, мимо манекенов в черных кимоно, с торчащими из рукавов локтями.

Случались утечки газа, перед знаменитыми ресторанами летали огненные шары, и у людей срывалось с языка: "Бейрут, Бейрут, прямо как в Бейруте".

По дороге к парку она проходила мимо нищего, который говорил:

- Подайте монетку, все равно вас люблю.

Каждый раз, когда она шла мимо него, он тянул свою долгую, как день, песню. Люди проходят не глядя. Все равно вас люблю. Проходят не глядя. Подайте монетку. Проходят не глядя. Все равно вас люблю. Подайте монетку. Не глядя. Все равно вас люблю. Она оставляла пустые бутылки и смятые жестяные банки у входов в хижины, другие бутылки несла сдавать, покупала для нелегальных обитателей парка продукты и рассказывала им о человеке издалека. Омар водил ее в трущобы, где по-быстрому обтяпывал свои дела, изъясняясь на метафорическом языке, которым она так по-настоящему и не овладела. Коридоры, выложенные кафелем, дырки в дверях - следы вставленных и вынутых замков. Цивилизация замков. Указующий перст, нарисованный на стене проулка, указывал, похоже, в никуда.

В мансарде она листала один фотоальбом за другим, изумленно глядела, как мучаются люди. Голод, пожар, бунт, война. Вот неизбывные темы снимков, от которых не оторвать глаз. Она рассматривала фото, читала подписи, опять рассматривала фото: повстанцы в масках, трупы казненных, пленные с грязными мешками на голове. Рассматривала руки и ноги голодающих африканцев. Голодающие всюду, куда ни глянь; женщины ведут неодетых детей сквозь песчаную бурю, плещутся на ветру длинные платья. Прочитав подпись, она опять посмотрела на фото. Без слов картинка была бы обнаженной, как нерв, одинокой, как былинка в пустыне. Бывали вечера, когда Карен, вернувшись в мансарду, сразу же хваталась за альбомы. Обезумевшие толпы - людские водовороты под огромными портретами духовных наставников. Иногда она рассматривала одну и ту же фотографию семь раз на неделе, каждый вечер ("Дети падают из окон горящего доходного дома"), и непременно прочитывала подпись. Нескончаемая череда страданий. Знайте, кто умирает в гнилых джунглях. Слова помогали ей сладить с изображениями. Подписи служили амортизатором, заполняли пустоту. Если бы не эти строчки, напечатанные мелким шрифтом, изображения раздавили бы ее в лепешку.

Она разговаривала с израильтянами и бангладешцами. Как-то раз, когда такси застряло в пробке, водитель с озорными глазами обернулся к ней, уселся боком к рулю, а в ее голове возникла картинка: машина резко кренится, охваченная застывшими языками пламени. Она всегда разговаривала с таксистами, задавала вопросы через отверстие для денег.

Проходят не глядя. Все равно вас люблю. Не глядя. Все равно вас люблю.