Мао Цзэдун

Между тем Мао получил приглашение от Хрущева прибыть на празднование 40-й годовщины Октябрьской революции, после которого в Москве планировалось провести совещание представителей коммунистических и рабочих партий. Участие Мао Цзэдуна как в торжествах, так и в совещании было для Хрущева в высшей степени важным. Ведь московский съезд коммунистов должен был продемонстрировать «монолитное единство» социалистического лагеря, объединенного вокруг идеалов «Великого Октября».

Подумав, Мао решил второй раз посетить Советский Союз. Ему хотелось «съездить в Москву. В Китае кампания против правых развивалась на всю катушку, и он был полон энергии», — пишет один из близких к нему людей²⁰⁰. Хрущев был очень рад этому и даже прислал за ним и членами его делегации два самолета Ту-104.

2 ноября в 8 часов утра Мао и сопровождавшие его лица, в том числе госпожа Сун Цинлин, Дэн Сяопин[124] и Пэн Дэхуай, вылетели из Пекина.

Накануне отъезда Мао спросил своего переводчика Ли Юэжаня:

— А как будет по-русски «чжилаоху»?

— Бумажный тигр, — ответил тот.

Мао повторил то же выражение на английском с сильным хунаньским акцентом и рассмеялся²⁰¹. К визиту на саммит вождей коммунизма он был готов.

На Внуковском аэродроме гостей встречал сам Хрущев, добрый, вальяжный и сытый. С ним были Ворошилов, Булганин и Микоян, а также толпа руководителей поменьше рангом. Все они излучали радушие. За несколько месяцев до того, в июне, Хрущев разгромил «антипартийную» группу Молотова, а потому опять нуждался в поддержке Мао. До него доходило недовольство китайских руководителей его «самоуправством», но он старался не придавать этому большого значения. Тем более что перед самым приездом делегации КНР член Президиума ЦК КПСС Аверкий Борисович Аристов, посетивший Китай в сентябре — октябре 1957 года, говорил ему, что Мао в беседах с ним неизменно подчеркивал «единство КНР и СССР». Глава КПК, правда, выразил недоумение по поводу июньских событий, но это было сделано как бы вскользь. «Мы всегда с вами, — сказал он Аристову, — но иногда при решении некоторых вопросов не следует спешить. Вот, например, мы очень любили Молотова, и решение июньского пленума ЦК КПСС о Молотове вызвало у нас в партии некоторое замешательство». Больше он эту тему в тот раз не развивал[125], но, как всегда, перешел на вопрос о Сталине. «Вы сегодня видели у нас на площади портрет Сталина, — сказал он московскому гостю. — Вы думаете, мы не в обиде на Сталина? Нет, мы на него в большой обиде. Сталин причинил немало трудностей китайской революции… И все-таки портрет Сталина во время празднования знаменательных дат в КНР вывешивается. Это делается не для руководителей, а для народа». «У себя дома, — добавил Мао, — я портрет Сталина не держу»²⁰².

Особая позиция китайцев в вопросе о Сталине, конечно, беспокоила Хрущева. Но все-таки он, похоже, надеялся, что в личных беседах ему удастся смягчить Мао Цзэдуна. Так что причин для хорошего настроения у него было немало.

Но Председатель прибыл в СССР не дружить с Хрущевым. Он уже очень хорошо понимал свое значение. Время работало на него. Социализм в Китае был в общем построен, промышленность развивалась, диктатура компартии в самой населенной стране мира была абсолютной. Бывшая же некогда всесильной Москва, казалось, неудержимо теряла авторитет в коммунистическом мире: польские и венгерские события явились тому наглядным примером. Конечно, у Хрущева было ядерное оружие, а в октябре 1957-го появился еще и спутник[126], но все же Мао захотел показать всем этим «товарищам коммунистам», куда теперь смещается центр мирового коммунистического движения.

Хрущев распинался перед ним, поселил его и всех прилетевших с ним китайцев в Кремле, несмотря на то, что большинство делегаций других компартий были размещены на подмосковных дачах, каждое утро навещал, заваливал подарками, сопровождал на все культурные мероприятия и вел «интимно дружеские» беседы. Он был в полном восторге от себя и наслаждался ролью хлебосольного хозяина.

Но Мао «был сдержан и даже немного холоден». Конечно, ему было приятно, что в этот раз его принимают по-царски: контраст между хрущевским и сталинским отношением был разителен. «Посмотрите, насколько иначе они к нам относятся», — говорил он с презрительной улыбкой своим окружающим.

Однако Хрущеву недоставало чувства меры. Чем больше он обхаживал Мао, тем выше тот задирал нос. И даже время от времени не скрывал презрения по отношению к суетившемуся вокруг него вождю КПСС. Так, придя вместе с Хрущевым в Большой театр на «Лебединое озеро», он после второго акта вдруг встал и заявил, что уходит. «Почему они все время танцуют на цыпочках? — недовольно бросил он смущенному Никите Сергеевичу. — Меня это раздражает. Неужели нельзя танцевать, как нормальные люди?»²⁰³