Марафон со смертью

– Имена у вас с сестрой старинные, красивые, сейчас такие не часто встретишь.

– Да, старинные. Мы ведь из староверов. Отец, Бронислав Карпович Кашицкий, царство ему небесное, – привычно перекрестилась женщина, – по традиции дочек назвал.

Коля согласно кивнул:

– Вы, Пелагея Брониславовна, начинали что-то рассказывать о своей сестре.

– Да-да, конечно! Варвара была младше меня на пятнадцать лет, и так уж получилось, что я с самого детства была для нее не просто старшей сестрой, не просто старшей подругой, а... – на мгновение задумалась женщина, подыскивая нужное слово, – почти матерью, что ли. Особенно после того, как сначала умерла наша мама, а затем и папа. Я в то время работала учительницей в школе, в младших классах, и мне было уже тридцать, когда умер отец. А Варвара только-только отметила свое пятнадцатилетие.

Она прервала рассказ, будто вспоминая то время, и Самойленко воспользовался паузой, чтобы получше разглядеть посетительницу.

Теперь он увидел, что явно поторопился назвать ее про себя "старушкой". Женщине было не больше пятидесяти пяти – но жизнь не пощадила ее, оставила на ее внешнем облике свой отчетливый след.

Чувствовалось, что в какой-то момент Пелагея Бpoниславовна просто перестала следить за собой, скорее всего поставила что-то в своем существовании выше внешнего вида, собственного благополучия, личных интересов.

Грузная расплывшаяся фигура, натруженные, совсем не "учительские" руки, полное морщинистое лицо, седые волосы, собранные на затылке в какой-то нелепый пучок. Да и одежда ее, не молодила, а превращала в старушку.

Вот только глаза ее все еще оставались молодыми, живыми. Серые, умные, добрые и строгие одновременно – такие глаза бывают только у старых, умудренных опытом учителей. И тем более странно было видеть, как в глубине этих невозмутимо спокойных глаз прячется какая-то затаенная боль.

Николай вдруг почувствовал смутную тревогу, но тут же в нем проснулся азарт – это предчувствие настоящего, стоящего материала для сенсационной, сильной, по-журналистскому выражению, статьи его никогда прежде не обманывало.

– Словом, – продолжала между тем Пелагея Брониславовна, – я заменила Варе мать. Собственно говоря, мы с ней никогда не отличались особой общительностью, и личная жизнь каждой из нас не складывалась долго. Жить вдвоем нам, одиноким женщинам, было не в тягость.

– Конечно, – зачем-то подтвердил Николай, но устыдился своей неуместной реплики и покраснел.

Пелагея Брониславовна этого не заметила: она будто бы заново переживала свою жизнь.

– Прошло много лет, и однажды Варваре повезло, как может повезти действительно лишь однажды, – она встретила человека и полюбила его. Ей было чуть за тридцать в то время... Я вас не слишком отвлекаю?

– Нет-нет, продолжайте!

– Вскоре они поженились. Василий был отличным парнем – непьющим, хозяйственным, мастеровитым, очень, если так можно выразиться, домашним. И Варя почувствовала себя за ним, как за каменной стеной. Они даже решились – в их-то возрасте! – завести ребенка. Представляете?

– Да, пожалуй, – немного неуверенно протянул Самойленко, растерянно кивнув Его собственная личная жизнь к тому моменту имела довольно смутные перспективы да и опыта семейной жизни, можно сказать, никакого, поэтому реакция его на вопрос Пелагеи Брониславовны была неопределенной.

– Вскоре у Вари и Василия родился мальчик, Виталиком назвали. Очень смышленый, симпатичный. Мы все в нем души не чаяли.

Пелагея Брониславовна вдруг всхлипнула, вынула из потертой сумки-портфеля аккуратненький вылинявший от многократных стирок платочек и по-бабьи приложила его к глазам. Самойленко потянулся за графином с водой, но женщина, взяв себя в руки, жестом остановила его.

– Это случилось полгода назад. У Василия была машина, старенький "Москвич", и они с Варей на выходные любили ездить к морю, на дикую, как они выражались, природу, куда-нибудь подальше от людских глаз. Побродить по берегу, послушать шелест волн, побыть наедине. Они довольно поздно нашли свое счастье (извините за банальное выражение!), и теперь словно наверстывали упущенное... Вы простите меня, Николай, что я так издалека начала свой рассказ. Я просто очень хочу, чтобы вы меня как можно лучше поняли.

– Конечно, Пелагея Брониславовна, я даже рад этому. Ведь действительно – чем больше буду знать, тем лучше. Продолжайте, я вас слушаю, – отозвался Николай.

– В ту проклятую субботу Виталик, которому, кстати, вот-вот должно было исполниться пять лет, был слегка простужен, и родители решили от греха подальше не брать его с собой. Они оставили мальчика у меня, ведь я заменяла ему бабушку... А он мне, – она снова всхлипнула, с трудом договорив начатую фразу до конца, – а он мне был... как сынок...

– Пелагея Брониславовна, может, все-таки налить воды? – Николай плеснул из графина в стакан и протянул его женщине, стараясь хоть как-нибудь ее успокоить, но та лишь отрицательно покачала головой.